Бесс-фракиец

Деметрий поспешно сделал рукой знак, отгоняющий зло, и подстегнул лошадку.

Птица? Но какая птица обладает подобным размахом крыльев? Что же тогда? Гарпия? Сирена? Или тот даймон из давешнего рассказа? С содроганием сердца Деметрий вспомнил жуткое повествование, невольно подслушанное им в таберне у Гипатии на прошлой неделе.

Один подвыпивший поставщик пальмового масла поведал тогда всем собравшимся за столами о кошмарной твари на нетопырьих крыльях, которая будто бы нападает по ночам на одиноких путников и высасывает из них кровь, а порой похищает младенцев и девиц из прибрежных деревень. Купец тот рассказал, как, будучи в одном селении с караваном на постое, собственными глазами видел обезображенный кровавый труп местного жителя, найденный односельчанами наутро после нападения этой твари.

Описание было столь подробным и достоверным, что Деметрию, с его не знающей удержу фантазией, уже тогда стало дурно от представленной картины. Теперь же вероятность самому стать таким трупом заставила его забыть обо всём на свете, а только гнать лошадь быстрее и быстрее в надежде добраться до заброшенной хижины на морском берегу. Именно там у контрабандистов был обустроен схрон. Туда он вез черную казну Кассандра и там рассчитывал отсидеться до наступления утра. Только бы добраться до старой хижины — всего-то пятнадцать стадиев, и он в безопасности.

Прилично отъехав от того места, где пролетело неведомое создание, когда до схрона оставалось чуть больше полета стрелы, Деметрий наконец успокоился, отдышался и всё-таки уступил снедавшему его любопытству. Он натянул поводья, остановил телегу и прислушался. Однако полная тишина стояла окрест: молчали даже вездесущие кузнечики с цикадами, обычно хором стрекочущие в зарослях в любое время дня и ночи. Деметрий отер холодный пот со лба и усмехнулся самому себе: на такое дело собрался, а боишься не римской стражи, а какого-то чудища из пьяных небылиц. Приободрившись, ремесленник вновь стеганул клячу, и колеса телеги заскрипели по дороге дальше. Звезды мерцали в ночных небесах. Луна освещала лошадке путь.

Внезапно за спиной у Деметрия раздался глухой удар, и неимоверная тяжесть упала ему на плечи. Ремесленник содрогнулся. Сердце вмиг бешено заколотилось. Он рванулся в попытке высвободиться, но тщетно: нечеловеческая сила сковала ему руки так, что пришлось выпустить поводья. Деметрий исторг отчаянный крик, но жилистая когтистая лапа тут же зажала ему рот, и крик превратился в приглушенное мычание. Та же нечеловеческая сила сдернула его с козел, словно мешок с сухой соломой. Огромные кожистые крылья захлопали где-то за спиной — и тут Деметрий понял, что оказался в воздухе. Земля стремительно уходила вниз. Там, внизу, с неспокойным ржанием неслась вперед его лошадка, изо всех сил, насколько позволяли телега и упряжь, пытаясь избежать смертельной участи.

Полет был недолгим — тварь подняла его над древесными кронами и швырнула с немалой высоты на землю. Удар о грунт выбил весь воздух из легких, что-то хрустнуло в спине, и Деметрий взвыл от боли. Огромная черная масса спикировала прямо на него. И тут он обнаружил, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой; оставалось только орать во всё горло. Но вдруг острая боль ударила в шею. Застонав, Деметрий, ощутил, как из раны на грудь потекла горячая струйка. И вопль его перешел в булькающий хрип.

Захлебываясь собственной кровью, Деметрий осознал, что умирает. Это понимание вдруг каким-то странным образом успокоило его. Он уже не чувствовал боли и не видел происходящего. Вся жизнь пролетела в его сознании за один миг. Детство, юность, ученичество и становление мастером, любовь всей жизни и несбывшиеся мечты — все самые яркие мгновения. Последней почему-то промелькнула мысль о том, как бы он нарисовал свою смерть: чернофигурной росписью на красном боку большой амфоры.

Так для него всё и кончилось.

2. Наместник

Раскаленный воздух колыхался над Александрией словно тончайшая ткань. Квинт Осторий Скапула, префект Египта, мрачным взором окидывал озаренный утренним солнцем город, которым правил, но который даже с годами так и не стал для него своим. Он с ностальгией вспоминал Рим, дворцовую жизнь и битвы на рубежах Империи в бытность свою префектом претория — командиром гвардии Цезаря. Время молодости. Время, которого не вернуть.

К своим сорока трем Квинт достиг пика могущества. Прав был Цезарь — покойный Гай Юлий — лучше быть первым в провинции, нежели вторым в Риме. Этой-то политической заповеди префект в свое время и последовал. Пробыв немало лет главой преторианской гвардии, то есть стоя ближе кого бы то ни было к императору, Квинт в конце концов удалился из метрополии, став наместником Рима в Александрии. Его воле, отождествленной с волей самого Цезаря — ныне здравствующего Октавиана Августа, — подчинялся теперь весь Египет. Богатейший край, поставлявший в Рим львиную долю продовольствия и потому ставший единственной провинцией, подчинявшейся напрямую императору.

Сколько еще лет отведено Квинту управлять этой землей? Ждет ли его следующая ступень к величию, или это — вершина, и дальше ждет одна дорога — вниз? Ответ был ведом лишь богам. Но он твердо знал одно: род Скапула ждало великое будущее. Фортуна была милостива все эти годы. Своими деяниями он заложил надежный фундамент для процветания рода, и подрастающие сыновья вселяли в него еще большую надежду. Старший уже делал заметные успехи, прославляя родовой когномен в походах с великим Варом на северных рубежах Империи. Младший прилежно усваивал науки, обучаемый лучшими наставниками из числа александрийских ученых, и отец прочил ему в будущем карьеру сенатора.

Но все же, как странно… Посреди этих роскошных дворцов и богатых вилл, садов, усаженных плодоносными деревьями и оглашенных голосами диковинных птиц и зверей, среди полей, залитых ласковым южным солнцем, — ему не было покоя. Даже если забыть о множестве сломанных судеб и загубленных жизней, не думать о реках пролитой крови, если сделать вид, что темное прошлое было всего лишь скверным, но мимолетным сном, — даже тогда не покидало его острое ощущение, что всё идет не так. В этом царстве неги и праздных утех его неотступно сопровождало потаенное чувство обреченности, острым мечом висело над головой, трупным ядом отравляло каждый день жизни на юге. Казалось, в любой миг то ли земля разверзнется у него под ногами, то ли небо обрушится на его неприкаянную голову… но и этого не случалось с прославленным префектом провинции. День за днем тянулись серой вереницей без радости и покоя. Он не знал, откуда взялось это чувство. Понимал лишь, что с определенного момента жизнь его круто переменилась.

Да и жизнь ли это теперь? Странное, безвкусное существование. Он был точно наполнен изнутри чьей-то неведомой силой… и голодом. Да, голод сопутствовал ему всюду, становясь всё острее, и заглушить его можно было лишь человеческой кровью. Злую шутку сыграли с ним боги… или, может, собственная алчность и честолюбие подвели его к этой черте? Теперь уже всё равно. Назад пути не было.

Голод едва ли не каждую ночь звал его и увлекал на новую охоту. Голод менял его изнутри и снаружи, отдавая во власть того, кто жил в нем. Полеты по ночному небу, поиски жертвы, кровавые пиршества во мраке — всё это Квинт вспоминал по утрам как жуткий сон. Но в этих снах он был не собой, а кем-то… или чем-то… другим. Насытившись, этот другой прятался, засыпал, не беспокоя Квинта до тех пор, пока не проголодается снова.

Из страха, что этот другой проснется не вовремя, Квинту пришлось внести изменения в собственную жизнь. Скрепя сердце, он удалил от себя своих близких — разумеется, под благовидными предлогами: старшего сына отправил служить, младшего — учиться, а супругу отослал в Рим, выбив от лекарей заключение, что климат африканской провинции ей противопоказан. Теперь его окружали лишь приближенные чиновники, дворцовая стража и личные рабы, не посвященные в тайну своего господина, но и не представлявшие для него никакой особой ценности, если придется принести их в жертву…