Страница 53 из 55
Один из оставшихся в ростовском подполье товарищей (фамилии его я не помню) вызвал меня и дал задание отвезти письмо в Вавиловку. Туда я отправилась под видом скупщицы соли. На дороге, у самой Вавиловки, меня остановила старушка и спрашивает:
— Вы куда идете?
Я говорю:
— Иду покупать соль.
Оглядела меня старушка внимательно и тихо говорит:
— Если вы не за солью, так вы мне скажите, а то сюда идти нельзя.
— Почему? — спрашиваю ее.
— Казаки всю крышу у Насти раскопали и засаду там оставили.
Заволновалась я, но виду не подаю:
— А почему вы думаете, что я иду туда?
— Мне сказали, если кто-нибудь приедет из Ростова — не допускать его в квартиру Насти.
Привела меня старушка в свой двор и говорит:
— Смотрите, они сидят вон на той горе, в «жите». Там есть шахта каменная, они в шахте. Отнесите им поесть.
Положила она в корзину вареных яиц, кислого молока, хлеба. И пошла я в рожь, чтобы пробраться в каменную шахту. Пробиралась я к этой шахте ползком, на четвереньках. Приблизилась к шахте.
— Кто идет? — остановил меня патруль.
— Я…
— Кто ты?
— Я — Варя.
— Подожди. Ни с места! Я тебе сейчас сообщу, — и он ушел. Через несколько минут я была среди товарищей, которые с аппетитом уничтожали присланную старушкой провизию.
При Деникине я переходила фронт белых. Мне было дано задание подпольного большевистского комитета — проникнуть в тыл противника с целью выяснить техническую вооруженность белых. Недалеко от Павловки, у Таганрога, мне пришлось в ожидании прихода белых жить на хуторе у одной казачки, сильно обиженной белыми. У нее трое сыновей были расстреляны белыми, два сына ушли в Красную армию, ее же до того избили, что она вся была в ранах. Попросилась я к ней переночевать и прожила двое суток, пока из Павловки не пришли белые и не заняли этот хутор.
Тогда я пошла дальше.
Шагаешь в степи, прохожие спрашивают:
— Куда идешь, тетка? Да не знаешь ли, где красные да куда движутся белые?
Ну, ругаешь вовсю тех и других.
Так пробиралась я туда, где стояла вражеская артиллерия. Выяснив их силы, я пошла, обратно. Как раз на этом участке фронта началось отступление белых. Тут я и застряла. Переночевав в поле, на следующий день добралась до позиции красных, но там меня не пропускали. Я вызвала комиссара и говорю:
— Пожалуйста, под винтовками ведите меня в штаб.
Дали мне двух красноармейцев, которые повели меня. В штабе, в секретной части, я все рассказала и сообщила о добытых сведениях.
В гражданскую войну у меня были две специальности: я была подпольным партийным курьером, а если приходилось попадать в бой, переключалась на медицину.
Лечила больных, перевязывала раненых. Когда последние остатки белых банд навсегда были изгнаны с Дона, я начала учиться.
Так по медицине и пошла.
Сейчас я вспоминаю революционные боевые дни гражданской войны… Но не хочу вспоминать, что была я неграмотной солдаткой, что меня били и хозяин, и урядник, и, случалось, муж.
Теперь я работаю помощником директора поликлиники крайпромстрахкассы в Ростове.
ЗМЕЙСКИЙ РАССТРЕЛ[4]
Август восемнадцатого года был на исходе. Закончился четвертый съезд народов Терека, начатый еще в июле.
Контрреволюционный мятеж казачьих верхов прервал съезд.
Враги укрепились в Моздоке, где вместе с предателями — эсерами и меньшевиками — образовали контрреволюционное «казачье-крестьянское» правительство во главе с меньшевиком Георгием Бичераховым.
На рассвете с семнадцатого на восемнадцатое августа восемнадцатого года бичераховские банды под командой полковника Соколова напали на Владикавказ и захватили его. Тринадцать дней шел бой за город. Под руководством Серго Орджоникидзе — «чрезвычайного комиссара юга России» — рабочие Владикавказа, трудовые горцы, делегаты съезда дрались с белыми бандами. Владикавказ вновь стал советским.
Съезд закончился после того, как Орджоникидзе и делегаты вернулись с фронта. Часть делегатов уезжала в свои станицы. Ехали по территории, захваченной белыми казаками. От станицы Эльхотово к станице Змейская.
Ранним утром к Змейской подъезжало несколько подвод.
Приближаясь к мосту, делегаты зорко всматривались в очертания станицы, расположенной сейчас же за ним. Обстановка казалась мирной, кое-где на завалинках сидели старики и старухи. Никаких вооруженных сил не было заметно. Но едва переехали мост и вступили на территорию станицы, как с двух сторон появилось несколько казаков и потребовало, чтобы, свернув с прямой дороги, подводы заехали в станичное управление за пропусками.
— Здесь дороги без пропуска нет, — заявили они.
Стало ясно: попали в ловушку. Постепенно все подводы собрались на церковной площади у станичного управления. У ворот церкви стояли два орудия.
Богато разодетое казачество злословило и злорадствовало, считая, что ими уже одержана победа над советской властью. Они кричали что-то о бандитах, награбивших много денег, издевались над «совдепией» и «коммуной».
Но попадались в толпе и бедно одетые казаки и крестьяне, горестно и с испугом смотревшие на делегатов.
«Властей» долго не было. Толпа притихла, но не расходилась, ожидая, что будет дальше.
Наконец в час дня из станичного правления вышел офицер и объявил, что пропуска дадут только делегатам съезда. Для этого делегаты предварительно должны сдать свои мандаты. Кое-кто пошел их сдавать.
Некоторые говорили: не следует сдавать мандатов, а надо спасаться бегством.
На одной из подвод сидел загримированный Пашковский — председатель Совнаркома Терской республики — в накладных усах и форменной фуражке. С ним вместе сидела девушка Аня Блюменталь. Ей было восемнадцать лет. Храбрая и горячая девушка. На съезде она много помогала всем, и самая тяжелая работа лежала на ней.
Она устраивала делегатов на квартиры, доставала им пищу и заботилась обо всем.
Аня работала в Кисловодске с начала восемнадцатого года. Ее любили все, кто с ней сталкивался. Энергичная, живая, она организовывала работниц, шла всегда первой на фронт и в самых опасных местах держала себя смело и решительно.
Теперь тяжелая, опасная обстановка оживила ее еще больше. Бодрое ее слово и милая улыбка поднимали настроение товарищей.
Первым ушел за пропуском товарищ Тюленев — председатель Кисловодского совета. Видя, что его что-то долго нет и никто еще не получил пропуска, товарищи стали беспокоиться. Технический секретарь большевистской фракции съезда уничтожил документы, сохранившиеся у него: список членов фракции, финансово-отчетные документы и т. п.
Вдруг из станичного правления послышались страшный шум и крик. Прорывались возгласы злорадства и смех:
— Пашковский! Пашковский! Попался, голубчик. Вот он!
Группа казаков и офицеров окружила подводу, на которой человек в форменной фуражке разговаривал с Аней Блюменталь. Сорвав с него накладные усы, с шумом и криком они повели его в правление.
Спустя некоторое время из правления под конвоем вышли Пашковский и Тюленев. Их повели в станицу. Ни для кого не было сомнения в том, что их расстреляют.
Затем снова появился казак и, вызвав нескольких человек по фамилии, сказал:
— Идемте в станицу Александровская для допроса!
В сопровождении четырех казаков часть делегатов направилась в сторону Нальчика. Было часов десять вечера. Тихо и тепло. Светила полная луна.
Люди шли медленно, усталые, голодные. Изредка доносились отдаленные взрывы — это белые взрывали железнодорожные пути.
Когда поравнялись с кукурузным полем, один из казаков показал рукой направо и сказал:
— Здесь их расстреляли.
Все поняли, что он говорит о товарищах Пашковском и Тюленеве. Но никто не произнес ни слова.
Прошли кукурузу, потом кусок голой степи. Подошли к другому кукурузному полю. Казаки крикнули:
4
По воспоминаниям товарищей.