Страница 35 из 55
Я нанялась наборщицей под своей фамилией. Хозяин был новый — один из членов рады. Наборщики в большинстве были пятигорские, местных оказалось очень мало. Рядом со мной работал наборщиком товарищ Барбазан. Первое время мне было очень трудно. Едва-едва я выполняла свою норму. Трудно было долгое время стоять, не присаживаясь; еще труднее поднимать тяжелую кассу. Хорошо еще, что Барбазан, если требовалось, всегда по-товарищески мне помогал. В нашей типографии печаталась газета. С белого фронта ежедневно приходили телеграммы: «Захватили на таком-то участке 5 пулеметов». И видно, что сбоку приписан ноль получается 50. «Разбили большевистский отряд в 100 человек». Сбоку приписан ноль выходит 1000 человек. Наборщики подсмеивались над таким грубым и нескладным мошенничеством, особенно Барбазан. Я стала интересоваться, откуда он и что за человек.
Настроение у рабочих в это время в связи с удачами белых на фронте было подавленное, так что нужно было поддержать их дух. Поэтому наша подпольная организация написала воззвание к рабочим:
«Не верьте тому, что пишут в газетах. У нас есть связи с фронтом. Положение на самом деле совсем другое…».
Товарищ Лиманский прислал ко мне на квартиру свою дочь, которая передала черновик прокламации и попросила ее напечатать.
Я решила попробовать набрать прокламацию. Там посмотрю, с каким печатником можно будет договориться о печатании. Стала набирать. Если кто ко мне в это время подходил, я брала другой оригинал и набирала. Отойдет человек — снова начинаю набирать прокламацию. Тут-то я и попалась. Не заметила, что позади меня стоит Барбазан.
— Мелещенко, не закрывай. Я вижу, — тихо сказал он мне, — давай помогу.
Тогда я дала ему кусок из прокламации. Действительно, он помог мне набрать. Мы разговорились с ним.
— Вижу, что делается. Буду вступать в партию большевиков, — сказал мне Барбазан. — Чувствую, что у нее одной правильная дорога.
Так мы стали работать вместе. Посоветовала ему договориться с каким-нибудь печатником. Их я знала хорошо, особенно старого беспартийного печатника Хайло, который давно поддерживал большевиков.
Стали мы обрабатывать Хайло. Раз с ним поговорили, другой.
Однажды Барбазан говорит ему:
— Вот наших мобилизуют. Белогвардейцы хотят брать наших рабочих. Надо бы напечатать листовку. Только все такие печатники — ни к кому не подсыпешься.
— Давай набирай, — ответил Хайло, — а там мы подмогнем.
Начали мы с листовки против мобилизации. Напечатав, мы передали ее Лиманскому. Стали тогда подговаривать Хайло, чтобы он напечатал на машине наше воззвание. На той же машине печаталось в это время белогвардейское воззвание. Хайло согласился. Мы условились: если что-нибудь неладное, он останавливает машину и выключает набор. Набор падает и рассыпается. Работал Хайло в ночной смене. Надо сказать, что владелец типографии — полковник, страшный пьяница — хранил для себя водку в шкафчике, где лежали инструменты рабочих. Придет, бывало, в типографию, щелкнет себя по горлу, потрет руки — и к заветному шкафчику.
Работа уже была закончена, когда полковник случайно подошел к машине и взял как раз нашу прокламацию. Поглядел на нее мутными глазами:
— Плохо напечатано.
Накладчик не растерялся и проворно сунул ему в руки другую, белогвардейскую.
— Вот это хорошо. Печатайте вот так, — сказал полковник, бегло взглянув на листок, и ушел. Мы уже радовались, что опасность миновала, как полковник появляется снова и с ним трое офицеров. Очевидно, он все же что-то заметил. Вошедшие направились прямо к машине. Хайло поспешно остановил ее и выключил. Офицеры нагнулись над машиной, но в это время накладчик Сергеев стал в ней что-то поправлять.
— Вы скоро кончите? — спрашивают офицеры.
— Сейчас.
Тут набор с громом упал на пол и весь рассыпался.
Все же мы успели напечатать около семисот прокламаций. Распространяли их главным образом на окраинах по предприятиям. Привлеченная нами молодежь по ночам расклеивала листки.
Нам удалось выпустить две прокламации. Вторая была обращена к казакам. В это время Деникин вел атаку против рады. Он требовал единовластия и не признавал никакой казачьей «самостийности». Часть казачьей рады во главе с Калабуховым протестовала против этого. Деникинцы повесили Калабухова на Крепостной площади. По этому поводу мы выпустили прокламацию, которую принялись распространять по кубанским станицам.
В Смоленскую станицу была отправлена с прокламациями Лиза Самойленко. Я воспользовалась тем, что знала многих в Крепостной и Афипской, за Кубанью. Там было много иногородних из бедноты. Мои дядья — все четверо — сражались в отрядах красно-зеленых. Двое были убиты в боях против белых. Третий, Тихон Бондарев, убежал из-под расстрела к партизанам.
Нарядили мы Лизу казачкой-молодичкой. В кошелку наложили ей прокламаций, а сверху сушеной тарани. По железной дороге надо было ехать до станции Афипская. Потом Лиза рассказывала нам, как она пробиралась к партизанам. В поездах шли обыски. Белогвардейские патрули искали дезертиров, спрашивали документы и проверяли, что везут пассажиры. Заглянули к Лизе в кошелку и взяли связку тарани. Видя, что дело плохо, Лиза стала шутить с ними, заговаривать зубы. Она была красивая. Деникинцы принялись заигрывать с ней. Хоть и не нравится, но надо терпеть. Хотели еще взять тарани, однако Лиза запротестовала:
— Что вы делаете? У меня ничего не останется.
Патруль оставил ее в покое, и она благополучно доехала до Афипской. Здесь пересела на подводу и за три рубля добралась до Смоленской. Там она вручила прокламации Тихону Бондареву.
— Передайте Насте, — сказал он ей, — пусть достанут медикаменты. У нас много больных, а лечить нечем.
Хоть и трудно было достать медикаменты, но нам удалось сделать это через знакомого ветеринара.
Медикаменты Лиза тоже отвезла Бондареву. Но прокламации мы больше уже не могли выпускать, так как вместо пьяницы-полковника появился новый хозяин типографии. Тогда мы начали таскать шрифт для подпольной типографии, которую решили устроить. Сделали специальную кассу, вроде чемодана, в которой и переносили шрифты. Воровали шрифт и из других типографий.
Намучились мы с нашей подпольной типографией. Только-только разберем принесенные шрифты, как хозяева выгоняют нас из квартиры. Так было несколько раз. Пришлось перенести нашу типографию за город, на сады, где сейчас село Калинино. Туда я не ходила. Искусственная нога не позволяла делать такие дальние путешествия.
За день я так уставала от работы, что когда приходила домой, то пластом валилась на кровать. У меня на квартире была явка товарищей, хранились паспорта. Приходили подпольщики, часто переодетые офицерами или казаками. Обращались ко мне за всякими справками. В девятнадцатом году начались повальные аресты среди подпольщиков. Был арестован целый ряд товарищей. Я ждала с минуты на минуту, что и меня заберут. Пришлось перейти на нелегальное положение. В типографию я перестала ходить. Ушла со своей квартиры и стала жить у знакомых. В это время арестовали очень многих, в том числе и Лиманского. Лишь небольшая группа товарищей осталась на свободе. Виновником нашего провала был провокатор Абросимов. Появившись в Екатеринодаре, он представился нам, что якобы приехал из Ростова для связи. Как раз после этого и начались аресты. Но мы продолжали свою работу по-прежнему. Решили печатать прокламации в одной кооперативной типографии. Договорились об этом с наборщиком, беспартийным рабочим.
На другой же день после выпуска первой прокламации в типографию явились деникинцы и арестовали всех наборщиков и печатников. Был такой момент. Один из наборщиков забежал в типографию и увидел: все рабочие согнаны в кучу, их караулят солдаты. По типографии ходит полковник, смотрит под станками, заглядывает в набор. (Рабочий, который набирал нашу прокламацию, сразу же понял, в чем дело, и своевременно спрятал набор.) Вошедший в помещение товарищ, увидя, что дело неладно, прикинулся заказчиком и громко спросил: