Страница 28 из 55
— Руки вверх! Оружие на землю!
От неожиданности отряд растерялся. Кто-то из курсантов бросился навстречу к кавалеристам, и тотчас же его тело, подброшенное на штыках, подскочило в воздухе и тяжело плюхнулось вниз.
— Мамонтовцы! — раздался сзади испуганный, приглушенный крик. — Они красными прикинулись!
Белецкий резко ударил плеткой коня и бросился в сторону, рассчитывая прорваться сквозь кольцо окруживших казаков.
— Ребята, сюда! — не своим голосом крикнул Алешка, но в этот момент офицер наперерез бросился к Белецкому.
Пригибаясь к шее лошади, Белецкий выхватил револьвер и выстрелил в офицера. Пуля скользнула мимо, и это решило дело. Алешка не видел взмаха шашки, он понял все только тогда, когда Белецкий зашатался и рухнул с седла на землю. Из рассеченного черепа вывалился розовый мозг.
Алешка растерянно оглянулся назад и, увидя товарищей с поднятыми кверху руками, злобно кинул свою винтовку на землю.
— С коней долой! — раздался тот же властный голос, и, обтирая шашку о край потника, офицер медленно подъехал к отряду.
Ровной шеренгой выстроились пленные. Недалеко от них прямо на земле грудой возвышались отобранные винтовки.
Курсанты стояли без шапок, с бледными, взволнованными лицами и не спускали взгляда с офицера, который о чем-то разговаривал с двумя казаками. Выйдя на середину, офицер долго оглядывал стоящих и вдруг громко и отчетливо крикнул:
— Комиссары, казаки, евреи — вперед!
Шеренга неподвижно застыла на месте. Каждый хорошо знал друг друга: здесь были и политработники, и казаки, и евреи.
— Вы что, не слышали приказа? — повысил голос командир. Кому сказал выходи — так выходи!
Пленные снова молчали.
— Не хотите? — рассвирепел офицер. — Тогда я сам за вас возьмусь.
— С нами был один комиссар — вон лежит убитый, а больше нету. А евреев и казаков тоже нету, — прозвучал Алешкин голос, — мы не строевая часть — мобилизованные.
— Мобилизованные? — усмехнулся офицер. — Ну ладно, я сам добьюсь, а тебя, горластого, особо проверю.
Он быстро прошел к началу шеренги и, обходя пленных, пристально заглядывал в лица и отрывисто задавал вопросы.
И в напряженной тишине торопливо доносились ответы:
— Из обоза я.
— Конюхом работаю.
— Рядовой.
Офицер медленно проходил вдоль ряда, и видно было, как у него двигались желваки.
— Хватит! — вдруг оборвал он. — Все у вас тут рядовые и обозники. А ну-ка, на десятого рассчитай да выводи вперед — с собой заберу! — крикнул он уряднику. — Там уж узнаю, какие вы рядовые да обозники, шкуру спущу, а дознаюсь.
Каждый слышал стук своего сердца и прерывистое дыхание. И когда по шеренге побежал счет, люди застыли. И только слышно было, как тяжелым шагом выходил вперед десятый.
Кучка в девять человек стояла впереди пленных. Ее тесно окружили казаки, держа винтовки наготове.
Все напряженно ждали команды.
Урядник наклонился к офицеру и что-то быстро говорил ему, показывал взглядом на шеренгу. И тут все бойцы заметили, что он смотрит в сторону Алешки.
— Этот крикнул «ребята, сюда»? — переспросил офицер и шагнул к парню. — Эй ты, паршивец! И тебя, может быть, мобилизовали? Из евреев?
Алешка в ответ отрицательно мотнул головой.
— Нет? — переспросил офицер. — Покажи крест. Тоже нет? А ну-ка, давай его сюда! — крикнул он уряднику.
Тот подскочил к Алешке и, схватив его за руку, с силой выбросил вперед. Алешка споткнулся и растянулся около ног офицера. Вставая с колен, он говорил, подделываясь под плачущий детский голос:
— Дяденька, сирота я. Отца забрали, а я за ним.
Офицер, прислонясь к лошади, разглядывая мальчишескую фигурку, хмурил брови.
— А ну, перекрестись, медленно сказал он и пристально следил за алешкиной рукой. Тот медленно, не спеша, перекрестился.
— «Отче наш» читай, да так, чтобы все слышали.
Алешка быстро затараторил молитву. Иногда он путал слова, и тогда у офицера медленно подымалась рука с плеткой.
Парень морщил брови, видимо, старался припомнить и, глотая слезы и целые фразы, поспешно продолжал.
— Хватит! — вдруг зычно приказал офицер. — С ними пойдешь, — кивнул он на отобранных пленных, — а чтобы в другой раз неповадно было с босяками ходить, всыпать ему пятьдесят горячих.
Несколько человек бросилось на парня. Он визжал, вырываясь из рук. Казак стащил с него сапоги, урядник схватил за штаны и рванул их вниз.
Кто-то охнул, несколько человек громко захохотало, по толпе пронесся гул и свист.
— Да это же баба, ваше благородие, баба это! — перекрывая гул, заорал урядник и, присев на землю, залился тонким, взвизгивающим смехом.
Офицер с любопытством рассматривал лежащее на земле женское тело и злобно смеялся. Из казачьей толпы понеслись похабные, обидные слова.
— Баба! — крикнул офицер, когда кругом смолк хохот. — Всыпать ей горячих, чтобы не занималась не своим делом.
Несколько казаков навалилось на тело, двое схватили плетки. Сквозь рассеченную кожу брызнула алая кровь. Бойцы с изумлением и с состраданием смотрели на извивающееся тело.
Только Белецкий из всего отряда знал, что «Алешка» — это девушка Дуня Алексеева.
После двадцатого удара, когда спина покрылась кровавыми ранами, офицер прекратил порку.
— Веди этих, — крикнул он уряднику, показывая на пленных, — в поселок Чеховецкий.
У «Алешки» не было сил подняться. Она лежала, уткнув лицо в землю, чувствуя во рту теплую, солоноватую кровь от прикушенной губы.
Кто-то подошел и ткнул ее в бок сапогом:
— Вставай! Чего разлеглась? Думаешь, тебя дожидаться будем?
Сдерживая стоны, она приподнялась и дрожащими пальцами стала застегивать брюки. Ее душили стыд и злоба. С трудом она подняла веки и неожиданно встретилась с участливым, ласковым взглядом пожилого курсанта. Это сразу как-то изменило настроение. Здесь рядом были свои.
В поселке стоял мамонтовский полк.
Пленных подвели к деревянной, крепко сбитой конюшне. Оттуда пахнуло лошадиным потом и прелым запахом навоза.
— Бабу-то куда в сарай гонишь? — раздался сзади голос казака. — Бери себе, коли хочешь. Командир разрешил.
— Ну вот еще, — перебил его другой, — себе. Она у нас теперь будет общественная.
«Алешка», напрягая последние силы, вошла в конюшню вслед за товарищами. Сзади загремел замок.
С трудом передвигая ноги, она добралась до кучи сухого навоза и, упав на него, тихонько заплакала. Ей казалось, что окончилась жизнь, — кругом белые, от которых не вырвешься, не уйдешь. Она думала о том, что с наступлением ночи их расстреляют где-нибудь за выгоном, а до этого успеют надругаться, в особенности над ней как над женщиной. И от жалости к себе и к своей такой короткой жизни она заплакала еще сильней.
«Алешка» пришла в себя. Чья-то теплая рука погладила ее по плечу.
— Что, дочка, больно? — раздался незнакомый голос. — Как они, гады, тебя разделали! Может, покурить хочешь?
Человек, шаря в темноте, сунул ей в руку крученку и чиркнул спичкой. И в отсвете загоревшегося огня она на короткий миг заметила знакомый взгляд пожилого курсанта. Табачный дым приятно закружил голову, теплотой разлился по телу и притупил боль.
— Как же ты сюда попала? Вот никто не думал, что девка. Я решил, что мальчонка, — снова раздался хрипловатый голос и, немного помолчав, человек нерешительно сказал: — Вот я приглядывался все давеча. И никак не пойму, где ж я тебя видел раньше. Ты с какой местности?
— В последнее время из Воронежа, а как стали белые наших теснить, пошла на фронт. В штабе полка работала политработником, бойцом была, сестрой.
— В Воронеже? Да, ну, конечно, там. Только вот где — не припомню.
— А ты в первом райкоме не бывал? — спросила «Алешка».
— В первом райкоме? Ну, конечно, бывал. Вот и вспомнил, обрадовался он, — на секретаря райкома ты похожа — женщина там. Может, сродственница?