Библионекрум

Если бы он не выглядел карнавальным Арлекином, наряженным в трико с алыми и черными ромбами? Да и маска, хотя… прямо пейнткорпс, вылитый трушный норвежский блэкарь прошлого века, эдакий Аббат или Сатир…

Сволочи…

- Иди! – посоветовала Смерть, снова возникнув из-ниоткуда. – Не-не, помогать тебе не стану, иди сам. И хватит мучать голову, вспоминать и пытаться понять. Просто – выберись отсюда через наше задание и все, человек. Хватит с тебя.

И пропала.

Ровно для того, чтобы появиться снова из-за столба, подмигнуть и заговорщицки прошептать:

- Советую зайти со стороны во-о-он тех костров. Там гориллы, они тупые и нюх не особо. Блохастый же не наврал про Доки. Из тебя тут колбасу сделают, или на Бои отправят.

И ушла в темноту.

Костры?.. Хорошо.

Это вон с той стороны, вижу их.

Осторожно, метр за метром, я двигался к кострам. Стоило бы спустился к воде, но выбираться из Реки, если что... Тяжеловато, чтобы не сказать больше. Мои дерганья взад-вперед заставили обитателей несколько раз всплывать и маячить ребристыми гребнями на спинах. А зубы у них – ого-го просто… Хрен с ним.

Для начала просто пройду до мохнатых. Потом постараюсь ползком уйти по ровной поверхности едва заметной дороги напротив остатков моста. Там-то придется попотеть, ничего не скажешь.

Шаг, тихий и очень аккуратный, чтобы не задеть ненароком мусор, нанесенные ветром с Радиалов и Города, жухлые хрустящие листья, куски ржавого железа, камни. Свет ближайшего костра становился все ярче, тянуло запахом зверья. Хотелось спуститься вниз по шероховатой поверхности больших серых плит, ведущих к воде. Пройти по краю темных ленивых волн казалось легким решением. Чересчур легким и привлекательным. Я сместился вбок, прижимаясь к земле и пытаясь рассмотреть — сколько же там горилл?

Горилла

Фракция: Звероликий

Статус: ронин

Сила: 40

Ловкость: 35

Скорость: 25

Живучесть: 40

Интеллект: 20

Один, два... а вон и третий. Сидит, вжавшись во вросший блокпост големов-стражников, брошенный, опутанный по низу плотными стеблями погань-травы. Её-то, живучей и пролезающей везде, тут оказалось очень много. Да уж, задачка. Пройти мимо трех лохматых, что наверняка скоро начнут принюхиваться, если только ветер не поменяется. Блин…

Я скользнул еще чуть дальше, забирая вбок, примериваясь к рывку после долгого продвижения ползком, застыл, глядя на караульных. Аккуратно зажал нож, единственное свое оружие тихое оружие, в зубах и лег на землю. Слился с ней воедино, вжимаясь и стараясь казаться со стороны простой кочкой. Разве что двигающейся. Пополз, тихо-тихо, ничего не задевая, не шурша и еле слышно дыша. Пока везло. Никто из охранников стоянки и не подумал шевельнуться, лишь изредка ворчливо гавкал что-то соседу. Лающий язык я не понимал и разобрать что-либо не получалось.

Пот потихоньку полз с головы в глаза. Руки и ноги извивались змеями, потихоньку двигая меня вперед. До такого необходимого участка, дальнего от них и годного для короткого броска, оставалось немного. Кончики пальцев впились в шероховатую кромку впереди, напряглись, готовясь помочь телу сделать рывок. Со стороны основного поселка послышались приближающиеся сопение и быстрый шаг. Я замер, ожидая ходока.

Высокая фигура выступила из плотного серого тумана, двинулась к кострам, ворча что-то под нос. Мохнатый был не особо большим, но опасности от этого меньше не становилось. Заорет и все, конец стелс-режиму. Правой рукой мягко взялся за нож, прижимая его тупой стороной к предплечью. Если что, то удар должен быть одним. Лучше всего резануть по горлу, представься такая возможность. Я напрягся, готовясь к приближающемуся бою.

Мохнатый шагнул вперед, направляясь к нему. Нюх горилл не подводит своего хозяина. Вот еще несколько шагов - и все, он заметит меня. Возле костров гулко ухнули, видно тоже почуяв неладное, вот чего еще не хватало. Сука-Смерть, а…

Вот тут-то меня и скрутило, бросив на землю и начав показывать странные мультики, явно отдающие моим недавним прошлым…

Обычная плесень на позавчерашнем батоне неприятно пахнет. Сырой подвал с распустившимися блекло-бирюзовыми и черными пятнами противно воняет. Лабиринт под закрытой онкологией, густо заросший даже не плесенью, трупно-зеленым мхом, смердит хуже старой свалки.

Свет тут странный, как светомузыка на видео дискотек из девяностых, неритмично моргает, то пропадая, то появляясь. Мечется по грязной плитке, кое-где бликует, ослепляет вспышками глаза, пускает по стенам скачущие тени, делая некоторые живыми.

Капает. Тут постоянно капает, звенит холодной водой из отопительных труб, мягко шлепает грязным тающим снегом через растрескавшийся потолок, вязко чавкает сгнившими кишками дохлой кошки через ржавую решетку вентиляции. Шелестят жуки-тараканы, пробираясь за отходящей штукатуркой. Шуршат мыши и крысы, снующие в коробах воздуховодов.

Шатает. Шатает от усталости, боли, грызущей левую лодыжку. Подвернулась давно… или недавно… на такой же, как под ногами, замызганной половой плитке. Под ногтями – грустно-бирюзовая советская краска, содранная со стен в падении. Ухватиться за скрипящую даже под небольшим весом дряхлую каталку. На когда-то блестящих ручках – грязь, ржа и вмятины. Как кто-то сжимал с дико-звериной силой и согнул металл.

Взгляд из темноты какой-то каморки. Сестринской, кладовки или даже сортира. Все равно, все они здесь полностью налиты темнотой. Девчонка смотрит с жалостью, глаза блестят, наливаясь слезами. Ей-то, уж наверняка, все известно и совсем не страшно. Мертвым не стоит бояться идущего по следам живых. Вот как сейчас.

Скрипит дверь за спиной. Она метрах в пятидесяти. Далеко и очень близко. Бежать, просто бежать, задыхаясь в бесполезности и глупом желании выбраться. Выбраться? Не выйдет, просто убежать, отодвинуть, отсрочить.

Боль радостно просыпается под нелепой повязкой из оторванного рукава. Вцепляется, рвет раскаленными крючками, полосует ледяной ножовкой. Сжать зубы, ковылять, кроша краску стен под рукой. Почти прыгать на одной ноге, кричать, не боясь, что за спиной услышат. В почти сплошной, прыгнувшей отовсюду темноте, к светлому пятну впереди.

Босая ступня наступает в гладко-предательски-холодное, натекшее из рыжей, в наростах, трубы. Свет вспыхивает, отражается на битых стеклянных пробирках, искрящихся по полу. Воздух вылетает от удара об плитку, на миг боль отодвигает все, на крохотный миг, сгорающий от вспыхнувшего огня. Лицо, руки, босая нога, разрезанная ткань и кожа, грудь с животом, все горит, внутри, под желающим встать телом, звонко хрустит осколками стекла, ставшими совсем крохотными.

Остается ползти. Удар выбил все оставшиеся силы, вытекающие через сотню порезов красным тягучим следом. Ползти, ползти на свет.

Свет снова моргает, мечется сумасшедше-вспыхивающими и давно мертвыми лампами.

За спиной, тихо и не торопясь, хрустит смерть.

Голливуд сделал бы ее тонкой, с длиннющими ногами, смертельно-притягательную, с текуще-плачущей подводкой глаз, безумно блестящих над маской. Халатик прикрывал бы только задницу, да и то едва-едва, а в низком вырезе блестела бы идеальная грудь. Но это западные ужасы, а не наше родное.

Зеленоватая, как проклятые стены, брючная форма. Мягкая невысокая шапочка, одноразовая маска, смешная, с заметными даже с пола, цветочками. Тапочки на мягкой толстой подошве, не стекло и содранная краска, шла бы бесшумно. Самые обычные, ничем не подведенные, глаза.

Она в паре шагов. Смотрит, поднимая правую руку и, автоматически-совершенно, поправляет перчатку. Лохмотья перчатки. Лохмотья жутко грязной перчатки из кожи. На кончиках пальцев кожи, блестящей грубыми швами, нет в помине.

Есть толстые длинные иглы. Такими ставят эпидуральный наркоз в позвоночник, загоняя на десяток сантиметров в пучок костной ткани, нервов и спинного мозга. Трубки-шланги, выпирающие бурыми гладкими червями, прячутся за подвернутым рукавом, уходя куда-то в нее, врастая в плоть.