Страница 8 из 12
Под дивным собственноручным портретом Рафаэля помещалось деревянное кресло Шекспира, во многих местах изъеденное червоточиной, но благоговейно отделанное бронзой и бархатом. Тут же находился стол, принадлежавший Вольтеру, и золотой ключик к нему, богато украшенный резьбой. Открыв ящик стола, находим там массу сокровищ. Прежде всего, коллекцию писем знаменитых людей, рисующих век Людовика XIV, между прочим письмо Тюренна, написанное им собственноручно за несколько дней до смерти. Тут же – маленькую книжечку в старинном переплете с фортификационными планами Вобана, посвященную им герцогу Бургундскому. Далее – письма-автографы всех французских королей, от Франциска I до Наполеона, молитвенник Лавальера и множество всевозможных интересных предметов. К сожалению, мне довелось познакомиться с ними лишь мельком. Остается добавить, что стены здания были покрыты древними надписями, относившимися главным образом к истории Польши.
Княгиня сама составила каталог всех своих сокровищ, и теперь эта драгоценная коллекция увековечена навсегда.
Это была огромная работа, и трудно представить себе, сколько времени посвятила княгиня изучению истории стран, реликвии которых собирала. Особенно обогатился Готический дом во время Великой французской революции. Это было время, когда исторические предметы прошлого века можно было приобрести за бесценок. Графиня Замойская, дочь княгини, как раз находившаяся в Париже в то время всеобщего неистовства, приобрела там вещи, не имеющие теперь цены.
Трудно передать словами, с каким интересом и удовольствием слушали мы княгиню, которая, проведя всю жизнь в собирании столь редких и ценных экспонатов, сама показывала их нам, делясь при этом интереснейшими воспоминаниями. Вечером, нагулявшись по великолепному парку, все собирались у княгини, и я особенно любила слушать ее рассказы. Она много путешествовала и, несмотря на свой преклонный возраст, так живо и ярко рассказывала о многих знаменитых людях, будто только вчера с ними рассталась.
Будучи представлена ко двору Фридриха Великого, она однажды проскользнула в его кабинет, когда он только что вышел оттуда. «Я застала его, что называется, врасплох», – рассказывала она. На бюро, заваленном бумагами и картами, стояла тарелка с вишнями, на которых лежала бумажка с надписью, сделанной рукой самого Фридриха: «Я оставил восемнадцать штук». На диване лежал старый гусарский мундир, ожидавший починки. Рядом с письмом Вольтера валялся счет от поставщика колониальных товаров. На пюпитре, как бы напоминая о гармонии, оказались случайно брошены ноты, а рядом стояло курульное кресло, похожее на кресло из Капитолия, с той только разницей, что то было сделано из настоящего красного дерева, а это – из простого и стояло непокрытым, не имея ничего общего с прежним своим назначением[14]. Нечего сказать, любопытный королевский кабинет!
Конечно, Наполеон лучше пользовался своим правом победы, чем Фридрих – своим правом рождения. Иностранцам, посещавшим берлинский двор, нужно было обладать большим тактом и ловкостью, чтобы не попасть в затруднительное положение, так как король и королева имели каждый свой двор. У короля обыкновенно собирались военные и ученые, а у королевы, с которой он никогда не встречался, – сливки общества и светские львицы. Двор короля с пренебрежением относился ко двору королевы: достаточно было члену одного посетить другой, как это могло послужить причиной исключения из своего общества. Фридрих обладал блестящим умом, но был нелюбезен и резок. Когда он говорил о своей жене, что случалось крайне редко, то называл ее не иначе как «старой дурой», а она его – «старым плутом» или «старым скрягой».
Княгиня Чарторижская очень любила рассказывать об императоре Иосифе II, которого имела случай узнать ближе. Несчастная Мария-Антуанетта, удостоив ее своей дружбой, поручила ей при удобном случае тайно передать письмо брату, так как за каждым ее шагом тщательно следили. Княгиня с готовностью взялась исполнить это щекотливое поручение. Однажды, говоря обо всех возможных случайностях революции, которая уже надвигалась, император Иосиф, как бы охваченный предчувствием, воскликнул: «Так все будет до тех пор, пока не явится гениальный человек, который завладеет властью и восстановит порядок! Что же касается моей сестры, то мне кажется, что ее положение, к несчастью, безнадежно, и я очень боюсь, что она станет жертвой своей неосторожности и слабохарактерности своего мужа».
Иосиф II был одним из остроумнейших людей своего времени. Он любил общество и охотно вступал в разговор. В его ближнем круге было несколько любезных дам, среди которых княгиня Чарторижская заняла видное место. Нам же достались ее воспоминания.
Однажды в конце обеда она рассказала нам интересный анекдот о князе Каунице, с которым была лично знакома. Князь, между прочим, отличался необычайной наглостью. Имея прекрасные зубы, он чистил их тут же, за обеденным столом, не стесняясь присутствия остальных гостей. Как только убирали со стола, лакей ставил перед ним зеркало, чашку и щетки, и князь начинал свой утренний туалет, как будто был один в своей уборной, между тем как гости ожидали, когда он кончит, чтобы подняться из-за стола.
Не скрывая своего удивления, я спросила княгиню, неужели и она ждала конца этой церемонии. «Увы, да, – отвечала она. – В первый раз я так растерялась, что только на лестнице пришла в себя, но на следующих обедах уже вставала перед десертом, жалуясь на жару».
За тем же обедом присутствовал один благородный венецианец по имени Грандениго. Князь, находясь в прекрасном расположении духа, забавлялся тем, что во всеуслышание называл его grand nigaud[15] при громком смехе присутствующих. Бедный иностранец, не зная французского языка, с удивлением спросил соседа о причине столь неудержимого хохота.
– Просто его светлость любит, чтобы за столом было весело, – последовал ответ.
Но венецианец, не удовлетворенный этим ответом, задумался, не обращая внимания на предлагаемые лакеем кушанья. Князь заметив, что это нарушает течение обеда, громко сказал, обращаясь к дворецкому:
– Что ты не дашь ему хорошего тумака?
Казалось, все это происходило несколько веков назад. Конечно, князь Меттерних, занимающий теперь место князя Кауница, не позволил бы себе подобных дерзких выходок; видя его всегда необыкновенно вежливым и учтивым, даже странно допустить подобную мысль. Не скажу того же о его жене.
Мистификация (1803)
Возвращение в город – Иллюминат – Ловушка – Вечер во французском театре в Варшаве – Таинственный отъезд – Пещера предсказателя – Совещание – Черный занавес поднимается – Видение – Ужин – Объяснение загадки – Князь Радзивилл – Тревога свекрови – Рождение наследника – Натолин
Зимой мы вернулись в Варшаву и заняли дом родителей моего мужа. В скором времени в Варшаву приехала моя мать, чтобы присутствовать при родах, и поселилась в своем доме.
Я уже говорила, что любила все чудесное, и мое воображение находило большое удовольствие во всем необыкновенном. Зная, что мой свекор масон и посещает знаменитую в Варшаве ложу Великого Востока, я возымела страстное желание проникнуть в тайны моголов, которым придавала огромное значение. Я сгорала от любопытства и в то же время дрожала от страха, когда рассказывали, что дорога туда идет среди мрака и пламени, что там есть окна, через которые заставляют бросаться в пропасть, велят ходить по гвоздям и т. д.
Тщетно пыталась я выведать эти тайны у свекра: он только смеялся надо мной и по-прежнему оставался непроницаемым, что меня очень огорчало. Вдруг я стала замечать, что он, прежде такой разговорчивый и общительный, сделался озабочен, тревожен и рассеян, часто опаздывал к обеду, а иногда даже и совсем не являлся. По-видимому, моя свекровь знала причину его отлучек, потому что ничуть не беспокоилась, но молчала. Я стала расспрашивать мужа. От него тоже не укрылась озабоченность отца, но он уверил меня, что совсем не знает ее причины.
14
Курульное кресло – особое кресло без спинки с Х-образными загнутыми ножками, сакральный признак власти магистрата.
15
Grand nigaud (франц.) – большой дурак, простофиля.