Страница 6 из 12
Трудно представить, какой резкий контраст существовал между нашими характерами.
Мой собственный опыт говорил мне, что воспитание может, в сущности, только смягчить врожденные качества, но не изменить их. Моя мать совершенно удалила из моего воспитания шумную веселость, любовь к светской жизни, нарядам и украшениям. Я скрывала от нее всякие пустяки, но не умела ни притворяться, ни прятать своих чувств и благодаря прямоте характера не раз попадалась из-за разных проделок. Я росла совершенно одна, в свободное от занятий время могла общаться только со старыми друзьями, но тем не менее хорошее расположение духа не покидало меня. Передо мной были только хорошие примеры, я читала книги только серьезные, при мне говорилось всегда о вещах вполне благопристойных, но при всем том я всегда угадывала то, что от меня старались скрыть. Очень может быть, не будь за мной такого тщательного наблюдения, все заботы обо мне принесли бы мало пользы, но точно знаю, что лучше всего я усвоила то, чему меня меньше всего учили.
Я нежно любила свою мать. Я чувствовала, что многим ей обязана; за ее высокую добродетель и благородный характер я питала к ней глубокое уважение, но это чувство было как бы сковано чем-то похожим на страх, и в наших отношениях проскальзывала какая-то натянутость. Она, видимо, ждала от меня откровенности и доверия. Порой я сама чувствовала потребность излить ей душу, но стоило мне только выразить мнение, противное ее взглядам, она тотчас же принимала суровый вид, и признание, уже готовое вырваться из глубины сердца, замирало у меня на устах.
Тем не менее я чувствовала потребность в любви если не более нежной, то по крайней мере более доверчивой. Между молодыми особами, с которыми мне приходилось встречаться, была госпожа Соболевская, всего несколькими годами старше меня. Она очень нравилась мне необычайной прелестью личика и мягкостью манер. При том в ней было столько скромности и кротости, что она неудержимо привлекала к себе все сердца, и только ей самой это казалось странным. Когда строгая сдержанность покидала ее, она делалась совершенно очаровательной, и я не знала женщины более любезной и милой. Во всех ее поступках светилась душа возвышенная и чистая.
Сначала я ее любила чисто инстинктивно, затем, когда научилась размышлять, стала ее любить потому, что это было прекрасное существо. Я всегда буду ее любить, потому что эта любовь стала привычкой и потребностью моей жизни. Никогда у меня не было от нее тайной мысли или поступка, она знала меня такой, какой я была на самом деле. Я несла ей свои печали, надежды, радости и огорчения и всегда находила снисходительную любовь, испытанную дружбу и отношение самое милое и сердечное.
Моя мать с удовольствием смотрела на возникшую между нами близость. Это был единственный человек, которого она мне позволяла любить.
Ланцут и Пулавы (1803)
Сентиментальная прогулка при луне – Женская хитрость – Свадебные визиты – Княгиня маршалкова – Епископ Лаонский – Пулавы – Князь Адам-Казимир Чарторижский – Благородство его характера – Пулавский парк – Храм Сивиллы – Готический дом – Воспоминания о Фридрихе Великом – Император Иосиф II – Князь Кауниц
Мы прибыли в Варшаву в самую лучшую пору года, но скоро перебрались в Вилянув, чудное поместье, знаменитое по воспоминаниям о Яне Собеском, который когда-то здесь жил.
Поместившись в прелестных комнатах, отведенных мне свекровью [графиней Александрой Потоцкой], я почувствовала себя на вершине счастья. Моя мать принципиально воспитывала меня в правилах строгой экономии, и вдруг теперь я стала богатой и независимой.
Не чувствуя к мужу страстной любви, я начала испытывать к нему нежную привязанность.
Здесь я снова встретилась с госпожой Соболевской. Родители моего мужа были внимательны и любезны со мной, ничто, казалось, не омрачало моего счастья, но это только так казалось на первый взгляд. А на самом деле лунному свету суждено было лишить меня на некоторое время того блаженства, которым я наслаждалась. Как я уже раньше говорила, моя романтическая натура не довольствовалась тихой и спокойной жизнью. Мне вдруг пришла в голову мысль заставить моего мужа страстно в меня влюбиться.
Однажды вечером, когда мы гуляли по берегу Вислы, под вековыми деревьями, в тени которых происходили любовные встречи Яна Собеского с красавицей Мари д’Аркьен, я завела разговор о чувствах, утверждая, что все счастье на земле зависит от взаимной любви – страстной и вечной!.. Мой муж терпеливо слушал меня некоторое время, потом посмотрел на часы и сказал, что уже поздно, пора домой, к тому же комары ужасно кусаются.
Я ответила ему на это замечание самым равнодушным тоном, но оно так меня обидело, что, вернувшись домой, я залилась слезами; мне казалось, что я самая несчастная женщина на свете, которую любят так мало и так вульгарно: ведь не могла же я согласиться, что любовь в комнате и любовь на свежем воздухе при луне – одно и то же.
С этой минуты я думала только о том, как бы возбудить в сердце мужа страсть, от которой, по моему мнению, зависело все мое будущее счастье. По зрелом размышлении я пришла к заключению, что лучше всего возбудить в муже ревность, но, не желая вмешивать в эту маленькую интимную поэму третьих лиц, я решила написать сама себе страстное любовное послание. Чтобы придать ему более естественности и правдоподобия, я наряду с робкими и в то же время страстными признаниями в любви наполнила его остроумными замечаниями об окружающих меня лицах. Я так ловко изменила свой почерк, что мой муж (он нашел письмо в кадке с апельсиновым деревом) ничего не заметил и показал его, смеясь, своей матери. Я была в восторге, что мне так ловко удалось всех заинтриговать, и уже торжествовала победу, совершенно не предполагая, какой оборот примет вся эта история.
Хотя шутки, содержавшиеся в письме, были совершенно невинного свойства, тем не менее свекровь обиделась. Несколько раз перечитав письмо, она сравнила почерки и в конце концов, конечно, открыла, что автор этой мистификации я. Решено было испытать, до какой степени я буду упираться в своей лжи, которая казалась еще более преступной потому, что цель ее была неизвестна.
Я встревожилась и уже раскаивалась в своей проделке. Вдруг вижу, что ко мне входит свекор, и по лицу его замечаю, что он пришел с целью устроить мне допрос. Я потеряла голову от страха, но все же не призналась в своей глупой шалости, а продолжала отпираться, хотя, надо сознаться, весьма неискусно.
Мой свекор проявил во всей этой истории необыкновенную деликатность. Видя, что я упорно стою на своем, он удалился, а за допрос принялся муж. Я умирала от стыда, но защищалась с отчаянием. Кончилось тем, что я залилась слезами и, бросившись перед ним на колени, во всем ему призналась. Он простил меня, потому что понял, чем вызван мой поступок, и принял мою шутку за простую детскую шалость. Совсем иначе посмотрела на это моя свекровь. Она вынесла из этой истории весьма нелестное мнение о моем характере, приписывая это глупое и смешное письмо моей склонности к интриге, хотя я позволила себе подобную шутку первый раз в жизни.
От огорчения я заболела, а так как уже была в интересном положении, все стали за мной ухаживать, чтобы меня успокоить. Тем не менее я отлично понимала, что все эти нежные попечения вызваны исключительно моим положением и что свекровь никогда не вернет мне своего прежнего доверия и любви: при всех своих достоинствах она не обладала настолько тонким умом, чтобы понять оттенки чувств, наполнявших мою душу. Под влиянием охватившей меня надежды стать матерью исчезла всякая неловкость, и так как – что самое главное – все ожидали наследника, то я сделалась предметом самых внимательных попечений и нежных забот.
Первая половина моей беременности протекала очень тяжело, что заставило мужа отложить необходимые визиты для знакомства меня со всеми родственниками. Когда я оправилась настолько, что могла переносить тряску кареты, мы отправились в замок Ланцут, где пребывала княгиня Любомирская – бабка моего мужа. Ее называли княгиня маршалкова[11]. Трудно было встретить особу, в которой наряду с высокими достоинствами уживалось бы столько значительных недостатков. Она не любила ни своих детей, ни свою родину и, постоянно скучая, переезжала с места на место. Чуждая всему, кроме старинных традиций французского двора, она гораздо лучше была знакома с веком Людовика XIV, чем с событиями, сопровождавшими гибель ее родины.
11
Муж княгини, князь Станислав Любомирский (1722–1783) был маршалком великим коронным – высокое должностное лицо Польского королевства.