Крови и зрелищ!

Робинсону нравился Гроссмит. Как правило, к приезду инспектора он уже знал не только кто совершил преступление, но и где он живет и кому приходится братом. Однако сейчас образцовый полицейский казался весьма озадаченным. Он запустил мясистую руку в редеющую шевелюру и нахмурился.

– Странное дело, сэр, и люди какие-то странные, – сказал он неуверенно. – Не знаю, что и подумать.

– Но это убийство?

– Да, сэр, все верно. Это убийство. Ясно, как дважды два. Доктор, пожалуйста, сюда. Думаю, ребята уже выставили дверь.

– Никак не могу понять, почему это ваш непросвещенный отдел не может подождать с вызовом, пока не обнаружится реальный труп. Если вы не могли открыть дверь, то откуда вам было знать, что это убийство? – Голос доктора звенел от гнева. – И вы вытащили меня в воскресный день с гольфа просто потому, что кто-то что-то увидел в замочную скважину?

С высоты своего шестифутового роста сержант посмотрел на низенького, коренастого доктора и спокойно произнес:

– Нет, сэр. Один из моих полицейских заглянул в окно с крыши и едва не разбился. Дверь изнутри закрыта на задвижку, но это точно убийство.

Кровь протекла через потолок в комнату снизу, и констебль сказал, что комната в ужасном беспорядке. Ну вот, – добавил он, услышав удар и треск, нарушившие воскресную тишину. – Пожалуйста, доктор. Сюда, сэр.

Доктор Джонсон важно поднялся по ступеням в пестрящий театральными афишами холл и направился по лестнице наверх, вслед за огромной фигурой сержанта Гроссмита. Робинсон шел сзади. Как с ним обычно бывало, в начале дела его охватывали уныние и усталость. Так много зла в этом мире… – «… Век расшатался, и скверней всего, Что я рожден восстановить его…»[1] – процитировал он про себя. Лекции по английской литературе в Институте механики, куда его водила жена помимо его воли, оказались очень полезными. На Шекспира всегда можно положиться – уж он-то всегда попадает в точку. «И что бы я без него делал», – подумал Робинсон.

Он вошел в чистый коридор, застланный циновкой из волокна кокосового ореха. Дверь третьей слева комнаты была разбита, и двое тяжело дышащих полицейских вытаскивали обломки. Это была хорошая, прочная дверь, отметил Робинсон и остановился на пороге. Не то что современная хлипкая ерунда – столярная работа прошлого века, когда считалось, что дверь – не дверь, если она не весит полтонны и не сплошь деревянная. Он рассмотрел то, что осталось от расшатанных железных петель, которые оказывали сопротивление двум констеблям с ломом целых десять минут. По всей видимости, для убитого большое значение имело его личное пространство.

Комната была хоть и на последнем этаже, но очень маленькая. Выкрашенные в голубой стены, кремовый потолок темноватого оттенка. Разводы на штукатурке, где протекала крыша. Но в целом все было в неплохом состоянии. Пол не был застлан ковром, только в середине лежал небольшой квадратный коврик. На стенах – брызги крови, но большая ее часть стекла лужицей на пол рядом с кроватью, откуда она и просочилась через щели прямо в чай миссис Уизерспун. Робинсон ненавидел запах крови. «Кто б мог подумать, что в старике так много крови?» – подумал Робинсон вместе с Шекспиром.

В комнате находились гардероб, туалетный столик, уставленный косметикой, стул с мужским халатом, перекинутым через спинку, и большой чемодан, на котором черными с золотом буквами было выведено CHRIS/CROSS. Стены украшали два эстампа с английскими пейзажами и набросок прекрасной девушки, скачущей верхом на белой лошади. Робинсон наконец осознал, почему он осматривает комнату: ему не хочется видеть тело убитого. Ему так и не удалось привить себе интерес к осмотру трупов.

– Сюда, – подозвал его сержант полиции. – Вы только посмотрите, Робинсон! Ведь это по всем признакам комната мужчины. Как вы находите? И обитатель ее мужчина. Ну знаешь, скажу я тебе нечто… Человек в этой кровати определенно мертв. Заколот прямо в сердце. Но труп-то – не мужчины! – Он отвернул пропитанное кровью одеяло и открыл грудь трупа. Под джентльменской пижамой была маленькая, но красивой формы женская грудь…

Глава 2

Фрайни Фишер лениво обводила взглядом воскресное утро из горизонтального положения. Она подумала о том, что стоило бы уже подняться с ее зеленых простыней и сотворить нечто энергичное, типа плавания или резвой прогулки по морскому побережью в Сент-Килда. Она подумала об этом, еще разок устроилась поудобнее на подушке. Ее любимчик Линдси готовился к экзамену по праву, который ему действительно нужно было сдать в этом году, а потому сидел затворником в заваленных горами учебников комнатах, в панике накачивая себя кофе. Приемные дочери ее все еще были в школе. Друзья-коммунисты Берт и Сек участвовали в забастовке на набережной. Банджи Росс, летчик, куда-то улетел с летающим цирком, так что на горизонте не было ни одного приятного молодого мужчины. Казалось, причин вставать, проходить через всю процедуру одевания не было никаких: не было никого из тех, кого хотелось бы видеть, и ничего из того, что ей хотелось бы сделать.

Пять часов. Фрайни до сих пор ничего не сделала. За весь день… Однако она проголодалась. Она встала, пригладила свои совершенно черные и совершенно прямые волосы и пошла принимать холодный душ.

– Дот! – позвала Фрайни. – Черт! – добавила она, вспомнив, что Дот, должно быть, в церкви.

Тщательно все взвесив, она приняла душ, надела легкое платье из хлопка, зеленые сандалии и спустилась вниз, проверить вероятность позднего ланча или раннего обеда. Ее поджидал стол с холодными закусками и с запиской, приколотой к муслиновой сетке, предохраняющей блюда от мух.

«Дорогая мисс Фишер!

Мы с мистером Б. уехали на свадьбу моей племянницы, как мы и договаривались на прошлой неделе. Вернемся домой до полуночи.

Миссис Батлер».

Фрайни сдернула салфетку, и бокал, за который она задела краем, опрокинулся и с грохотом разбился об пол. Бокал был из набора, который она привезла из Венеции, на изысканной крученой зелененькой ножке. Замены ему не найти.

Фрайни выругалась и почувствовала себя лучше. Она отправилась к шкафу с хозяйственными принадлежностями, нашла там ведерко и щетку, подмела пол и выбросила осколки в мусорную корзину. На кухне она достала стакан.

– Сейчас я сяду, съем немного салата и пойду прогуляюсь, – сказала она вслух. – Сегодня я явно не в своей тарелке и не подхожу ни для какой компании, хоть бы она и была. А ее таки нет…

От неожиданного прикосновения к ее колену она подпрыгнула на стуле. На поверку оказалось, что это был черный кот Эмбер, вежливо намекнувший, что ему тоже хотелось бы ветчины. Фрайни рада была его видеть и предложила нарезанную полосками ветчину, специально, чтобы он взял ее прямо с руки. Именно это он и сделал, причем с деликатностью, обворожившей Фрайни, позволив еще и погладить его гладкую черную спинку и, подняв вверх мордашку, заглянуть в его зеленые, как листья, глаза. Потерпев некоторое время ее обращение, он отвернулся и принялся за умывание. Фрайни смотрела, как он доел остатки ветчины и отведал немного сыра. Точными движениями вылизав каждую лапку, он поочередно потер ими за каждым ухом.

Фрайни налила себе бокал сухого вина и собралась было наблюдать за процедурой умывания Эмбера, как тот вдруг встал, навострил уши и бросил резкий взгляд в сторону холла. Затем кот поднялся и направился к двери в кухню. Аудиенция была окончена.

Кто-то позвонил в дверь.

Фрайни ждала, пока через некоторое время не вспомнила, что в доме больше никого нет. Она поставила стакан и пошла открывать. Да, этот день явно испытывал ее на прочность…

1

Перевод М. Лозинского. – Здесь и далее: примеч. пер.