Мой дорогой Коул

Потом он спустился на лифте вниз, чтобы мы поделились впечатлениями, и оставил код для вызова кабины, когда мы закончим.

Едва за ним закрылись створки, как Сиа повернулась ко мне:

– О’кей, прежде чем ты что-то скажешь, сообщаю: все это обойдется в двадцать пять тысяч долларов в месяц. Я знаю, что ты можешь себе это позволить, и считаю, что тебе нужно подать заявку.

Я уже была готова согласиться, но в последний момент не смогла решиться.

– Лайаму так нравился наш дом. – Я почувствовала, что он рядом, со мной, смотрит на новые апартаменты, и ему больно. Неужели я променяю дом его мечты на вот это?

Сиа закатила глаза.

– Не хочу показаться грубой, но Лайам и сам был бы за то, чтобы ты перебралась сюда.

Всего лишь год прошел, эхом пронеслось у меня в голове.

– Не знаю, Си.

– А я знаю. – Она подошла ко мне, тронула за руку и, понизив голос, мягко сказала: – Такой шанс выпадает раз в жизни. Долго это место пустовать не будет, и тот, кто въедет сюда, выедет не скоро. Я вижу, тебе здесь понравилось, и другого шанса может не выпасть. Это я гарантирую, потому что знаю. Я наблюдаю за этим домом два года и никогда раньше не слышала, чтобы здесь освободилось место. Въезжай, пока не поздно. Вдобавок ко всему ты будешь так близко ко мне! Знаю, тебе не нравятся долгие поездки на такси, и ты терпеть не можешь ездить в одиночку в поезде. Ну так сделай шаг. Возьми эти апартаменты.

Я порывисто выдохнула.

– Не уверена, что меня примут. Думаю, сюда уже выстроилась длиннющая очередь желающих.

– Им сильно повезет, если они заполучат такого жильца, как ты. – Сиа сжала мою руку. – Бери, ладно? Или по крайней мере постарайся. Ради меня. Умоляю.

– Я… – Я действительно хотела. В самом деле. Но Лайам… Это выглядело бы так, словно я бросаю его, предаю. – Мне нужно подумать.

В ее глазах мелькнуло разочарование, но она не сказала ни слова. Только улыбнулась и привлекла к себе, прижалась щекой к щеке.

– О’кей. Не торопись. Подумай. – Сиа обняла меня, и в тот момент – когда мое сердце любило одно, но хотело другое – больше всего я нуждалась именно вот в таком вот утешении.

Домой я возвращалась с таким чувством, будто сошла с ума. Как можно даже думать о том, чтобы уехать из дома Лайама, нашего с ним дома? Я вошла, повесила пальто на крючок с обратной стороны двери и направилась в кухню. Пустую и темную.

Раньше здесь кипела жизнь. Бейсболки Лайама. Брошенная кучкой спортивная форма. Ею пропах весь первый этаж. Он постоянно обещал убрать лишнее, перенести, но так ни разу и не сделал. Делать приходилось мне, и меня это раздражало. Лайам понятия не имел о том, как его вещи оказываются в ящиках комода.

Столько воспоминаний, но половина их надежно упакована и убрана подальше.

Избавиться от всего не хватило духу. Остались фотографии, но только не свадебные. Свадебные я отослала родителям вместе с Фрэнки. После той трагедии я на какое-то время перестала есть, принимать душ, жить. О себе не могла позаботиться, не говоря уже о нашем песике, вот и отправила малыша на ферму – носиться бездумно по травке. По крайней мере так я объяснила это самой себе, в душе надеясь, что там ему будет лучше, что там он будет счастлив. Лайам не был охотником – в отличие от моего отца. Фрэнки умел работать с птицей, и, может быть, там, на ферме, для него все сложилось к лучшему.

Я пробежала взглядом по голому столу и пустым полкам. Открыла холодильник и обнаружила, что там ничего нет, если не считать головки салата-латука, соуса «Рэнч» и двух ломтиков сыра. И еще вина. На дверце стояла открытая и наполовину полная бутылка. Я совершенно не помнила, когда ее открывала.

Первый месяц после смерти Лайама Сиа бывала здесь каждый день. В следующем месяце она приходила уже через день, а еще через месяц – через два, на третий. Через полгода подруга не выдержала. Думаю, здесь все ее угнетало. Сиа никогда этого не говорила, и я так толком и не поняла, что или кто, дом или я, вгоняет ее в депрессию, но находиться здесь она не хотела и не могла.

Я сжалилась над ней и никогда больше не просила прийти ко мне домой. Предпочитала ходить к ней сама.

Сразу после случившегося, едва только услышав о смерти Лайама, стали приходить соседи. Приносили какую-то еду в кастрюлях, одеяла, цветы. Сама не знаю, зачем я брала одеяла. Они так и лежали стопкой в комнате для гостей, пока не перекочевали к моим родителям. Думаю, мама перестирала их, так что в свой следующий приезд мне было чем укрыться.

Я вздохнула, и как будто легкое эхо пролетело по дому.

До трагедии мы с Лайамом так и не познакомились с соседями. Медовый месяц затянулся, и мы пребывали в нем, никого вокруг не замечая. Потом я жалела, что не подружилась с кем-нибудь, чтобы можно было забежать на стаканчик вина или за чашкой сахара, если мне когда-нибудь вдруг взбредет в голову что-то испечь. После смерти Лайама желания заводить подруг уже не появлялось.

– Мне уехать? – спросила я, ни к кому не обращаясь, но наполовину всерьез ожидая ответа.

Был ли Лайам здесь? Я закрыла глаза. Он был повсюду. Возвращался после работы домой, и Фрэнки с лаем бросался к двери. Возвращался, чтобы поцеловать меня в лоб, рассказать, как прошел день. Фрэнки нетерпеливо колотил лапами по полу, лаял, прыгал вокруг хозяина в ожидании угощения. Лайам брал какую-нибудь закуску и садился за стол напротив меня. Делился новостями, жаловался на Маршу, которая сказала то-то и то-то, и Эми, которая сделала то-то и то-то. Коллеги сводили его с ума. Подходило время обедать, и Фрэнки начинал скулить. Потом они вдвоем шли на прогулку, а я готовила поесть – каждому свое – к их возвращению.

Скатилась по щеке и упала на пол слеза. Вытирать глаза я не стала, зная, что за первой последуют другие.

– Мне уехать? – повторила я.

И снова никто не ответил. Я была одна… с воспоминаниями об умершем муже.

Решив не возиться с салатом, прикончила вино. Вот его Лайам любил. Пил нечасто и понемногу, но с удовольствием коллекционировал любимые бутылки и даже собрал их столько, что начал подумывать о том, чтобы самостоятельно устроить винный погребок в подвале.

Спустившись в подвал, я достала еще несколько бутылок, поставила две из них в холодильник и одну взяла с собой наверх.

Для компании на остаток вечера.

В ушах зажужжало. Громко, заглушая прочие звуки. Было жарко, вокруг бегали люди, но на меня спустился туман. Вдалеке лаял пес. Кто-то кричал. Выли сирены. Я смотрела и никак не могла понять, что вижу, но знала – это нехорошо, этого не должно быть. Всего этого быть не должно. Перевернутая машина Лайама лежала на крыше, вверх колесами. Вытянутая рука застыла на дверце. Я побежала к нему.

Неужели это Лайам?

Сердце подпрыгнуло к горлу. Только не он. Нет, он не мог быть там. Но я все равно подошла ближе… не подошла, подбежала, хотя рядом лаял пес, и крики становились громче. Я потрясла головой. Я не хотела их слышать, но и заставить умолкнуть не могла. Сердце колотилось все сильнее и стучало в ушах все громче, соревнуясь за мое внимание с криками и сиренами. Я не могла сосредоточиться. Пришлось подойти ближе.

И вот я там. Опустилась на колени.

Боже… это он. Лайам. На пальце – знакомое обручальное кольцо.

Слезы по лицу. Мокрые щеки… боль… жар. Жар невероятный, но я должна была добраться до Лайама.

Колени коснулись земли, и я услышала металлический хруст.

Я наклонилась и увидела его. Лайам смотрел прямо на меня. Глаза у него были внимательные и ясные, он как будто не чувствовал боли, как будто не попал в аварию. Я знала, что попал, и не могла в это поверить, не могла это принять, потому что такого не могло быть. А потом он прохрипел:

– Эддисон…

– Я здесь. – Я протянула руку к его руке. Хотела вытащить Лайама.

– Нет, Эддисон.

– Почему?