Страница 5 из 9
Начались жаркие споры и, в конечном итоге, победило мнение, что надо идти на соединение с войсками Кубанской Рады и там формировать новое правительство новой России. Это было окончательным решением.
Но окончательное решение было поколеблено на следующий же день. Из Ростова прибыл походный атаман войска Донского Пётр Харитонович Попов с полутора тысячами казаков. Он наотрез отказался уходить с Дона. Опять вечером собрались на совет. Из Новочеркасска к этому времени прибыл генерал Александр Сергеевич Лукомский, который сообщил, что Донского правительства больше нет, Новочеркасск захвачен большевиками. Атаман Войска Донского Назаров Анатолий Михайлович, выбранный вместо покойного Каледина, арестован и судьба его неизвестна. Лукомский предложил свой вариант развития событий: Попову идти в Сальские степи, а Добровольческой армии направиться за реку Маныч в станицу Великокняжескую, расположенную поблизости от Сальских степей и в относительной близости к Кубанскому краю, но далеко от железных дорог, захваченных красными. В станице Великокняжеской Добровольческая армия отдохнёт, наберётся сил и свяжется с Кубанской Радой. А там, смотря по обстоятельствам: или направиться в Екатеринодар или, если на Дону вспыхнет антибольшевистское восстание, на Ростов и Новочеркасск. Алексеев нехотя согласился, но с условием, что Лукомский направиться в Екатеринодар для установления контактов с Кубанской Радой, а Добровольческая армия сначала пойдёт на станицу Егорлыкскую, где находятся склады с боеприпасами, а уж оттуда направиться в станицу Великокняжескую. Корнилов с радостью согласился, на душе у него полегчало. Тут же был написан приказ о выступлении. Попов с казаками в этот же вечер покинули станицу.
Тихая размеренная жизнь в станице Ольгинская, к которой успели привыкнуть, закончилась. Настал последний спокойный вечер для Добровольческой армии.
Полковник Зимин и три его командира взводов – два подполковника и майор – пили с хозяином куреня самогон, закусывая его квашеной капустой и картошкой. За это они отдали швейную машинку фирмы «Зингер». Эту машинку они отбили в Ростове у каких-то бандитов. Хозяина у машинки не нашлось. Оставлять её на улицах Ростова было глупо, вот они и тащили по очереди бандитскую добычу с собой. А теперь представился подходящий случай – избавится от неё. Все партизаны Зимина получили по пол стакана самогону, для согрева, а сам Зимин со своими командирами взводов за японскую винтовку, в довесок, ещё бутылку того же самогона.
– Да я бы с вами пошёл, – жалко оправдывался хозяин, здоровенный чернобородый казак, – а как большевики нагрянут? А здесь жена, хозяйство …
– А убережёшь? – спросил Зимин. – Я имею ввиду хозяйство. Большевики придут – ограбят. Вон у станичников ваших мы закупали лошадей, телеги. А цены вы ломили! Креста на вас нет! А большевики, они же Бога отменили! Они просто придут и возьмут.
– Да не вериться как-то, ваше высокоблагородие. Как так возьмут? Я же хлебороб! А они за трудящихся.
– А мы кровь за Россию проливали своего удовольствия для? – спросил Роман Щербина, один из подполковников.
– Мы не по разу раненные, – добавил майор Игнатов.
– А это, господа, трудом не считается, – съязвил Зимин, – мы сидим на шее хлеборобов. Кровопийцы мы, господа! Мироеды!
– Да война-то не понятно за что, – отмахнулся хозяин.
– А мы с тобой, Тимофей Фёдорович, военного сословия,– ответил Зимин. – Нас не спрашивают: справедливая война или нет! Моему предку триста лет назад царь Михаил Фёдорович землю дал, что бы ему служили, а не задавали вопросы. И вам, казакам, эту землю дали, что бы вы служили.
– Нашим добром, нам и челом! – хмуро сказал Тимофей Фёдорович.
– Это неважно, как там ваши предки с царём договаривались. Главное, что вы согласились служить. Вот ты говоришь, что твоего отца в Болгарии убили, в Турецкую? А ему нужны были эти болгары?
– Так гутарили – братья.
– А теперь эти братья на стороне германцев, против нас.
– Я и гутарю, что война не правильная.
– Ладно, давайте выпьем, – сказал другой подполковник по фамилии Машаров.
Тимофей Фёдорович разлил по гранёным стаканам самогон, молча выпили.
– А вот пришли большевики и сказали: «А поделись-ка ты, господин Зимин, помещик, своей землицей». А почему я должен ей делиться? И к вам, казакам, придут большевики и скажут: «А поделитесь вы с иногородними своей землёй».
– А при чём здесь иногородние и наша казачья земля? – не понял Тимофей.
– А причём здесь моя земля и крестьяне? А я тебе скажу при чём! Ленин как сказал? Если отобрать у помещиков земли и отдать их крестьянам, то наделы крестьянские вырастут в два раза. В среднем будет по четырнадцать десятин у каждого. А что большевики про казаков говорят? Казаки – это народ-помещик. А вот придут к тебе большевики и скажут: «А дай нам, Тимофей Фёдорович, земли, лошадей, телегу, инвентарь разный. Ты же хлебороб, Тимофей Фёдорович, трудящийся. И мы трудящиеся, мы товарищи тебе, а с товарищами надо делиться. У тебя много всего, а у нас ничего нет. Вот ты нам и дай».
Зимин пьяно засмеялся.
– Дай! Кусай!– Тимофей показал кукиш, – А если я не желаю?
– А тогда ты им не товарищ и на тебя куска свинца не жалко.
– Нет, не верю, ваше высокоблагородие. Это ты, офицер, наговариваешь! Большевики они за всеобщую справедливость. Так нас на фронте агитировали. Что бы всем хорошо было.
– Да я, мы, разве против справедливости? Не против! Но не за наш счёт. Чем богаче население, тем богаче государство!
– Богат Садко-купец, но богаче его Господин Великий Новгород! – пьяно сказал майор Игнатов.
– Во! Он с Новгорода, он знает, – сказал Зимин. – Раздай, государство, свои земли своим подданным. Они на них работать будут, налоги платить и ты, государство, разбогатеешь.
– И нам за наш труд ратный, чего-нибудь подкинешь, – сказал первый подполковник.
– Какая же тут справедливость, – продолжал Зимин, – если меня до нитки обобрать, а ещё и жизни лишить, что бы ни возмущался?
Зимин опять пьяно засмеялся.
– Ох, загадки ты задаёшь, ваше высокоблагородие,– почесал затылок Тимофей Фёдорович.
– А ты думай, казак, думай. Да смотри, как бы поздно не было.
А женский батальон расформировали. Корнилов считал, что женские батальоны на войне годятся только для охраны чего-нибудь воинского глубоко в тылу. Но тыла у Добровольческой армии не было и охранять было нечего. Добровольческая армия жила по принципу – всё своё ношу с собой.
Корнилов говорил:
– Глупость Керенский удумал в прошлом году – баб в армию брать! И без них хлопот хватает. В демократию играл, гад. Всё угодить хотел союзникам: Англии да Франции. Баб на фронт погнал! Им рожать надо, а они под пули лезут! Из пятнадцати девок – сколько до конца войны доживёт? Их, по-хорошему, домой спровадить надо, да не получиться, понимаю. Распределить! Что бы в воинском подразделении не более двух было.
– Почему не более двух? – спросил Боровский.
– Потому, Александр Александрович, что самая крепкая цепь не крепче самого слабого звена! А женщина в воинском подразделении – слабое звено! Чем больше их будет в подразделении, тем слабее подразделение будет. И погибнуть у подразделения будет больше шансов. А одна-две, думаю, что не так заметно будет. И беречь их по возможности.
«Офицерочки» в компании «походных юнкеров», прапорщиков и прочих офицеров сидели у костров и пекли картошку, выпрошенную у казаков, или просто обжаривали хлеб на палочках.
– Вот кончиться война, – сказал «походный юнкер» Петровский, – вернусь в Москву, окончу университет. И лет через двадцать стану президентом России или премьер-министром. Смотря кого там Учредительное собрание во главу России поставит. Буду страной руководить.
– У тебя и планы, Денис!– смеялась Маша Черноглазова. – А ты, Тулупов, кем будешь через двадцать лет?
– Генералом, – пожал плечами Пётр. – У меня все предки генералы, в крайнем случаи, полковники.