Страница 11 из 21
Апперцептивная агнозия может принимать различные формы. Для такого социального вида, как наш, способность распознавать уникальный объект в постоянно меняющихся сенсорных условиях особенно важна, когда дело доходит до восприятия человеческих лиц: мы понимаем, что Анна – это Анна, а не Мэри, и не просто лицо женщины кавказской национальности. Когда утрачивается способность к распознаванию лиц, наступает особенно характерная форма апперцептивной агнозии, называемая прозопагнозией (примерный перевод с греческого означает «неузнавание лиц»). Это состояние обычно наступает в результате повреждения веретеновидной извилины коры головного мозга в правой затылочно-височной области. Пациенту показывают фотографии нескольких человек, сделанные в разной проекции, и он не видит, на каких фотографиях один и тот же человек, на каких – разные люди. В более тяжелых случаях нарушается способность распознавать лица людей в жизни. Представьте, что вы входите в кабинет или в класс и обнаруживаете, что вас окружают знакомые люди, но вы не можете распознать их и не понимаете, кто есть кто. Мягко говоря, неудобно! Покойный невропатолог и писатель Оливер Сакс, который сам у себя диагностировал это расстройство в легкой форме, описал его в своей знаменитой книге «Человек, который принял жену за шляпу»5.
«Ты не ты!»
Своеобразное, но родственное расстройство известно под названием синдрома Капгра (по имени описавшего его французского психиатра Джозефа Капгра), или «синдрома раздвоения»6. Пациент с синдромом Капгра узнает знакомое лицо, но не может воспринять его, так сказать, значение. Он посмотрит на знакомого человека и скажет: «Да, ты определенно выглядишь как мой сосед Джон, но ты на самом деле не Джон, а его двойник». Синдром Капгра часто объясняют нарушением связи между восприятием человека и аффективным впечатлением, связанным с его лицом. Такое объяснение может быть достаточно точным, но проще объяснить синдром Капгра нарушением константности восприятия. Если быть точным, то, с точки зрения наблюдателя, ни один человек никогда не выглядит одинаково, и если нарушены механизмы константности восприятия, то усиливается впечатление, что кто-то «не выглядит тем же самым». В зависимости от вашей точки зрения, вы можете подумать, что синдром Капгра является формой прозопагнозии, или дефицита распознавания лиц; или, наоборот, происходит усиление распознавания малейшей разницы между лицами. В любом случае распознавание лиц, очевидно, нарушено, и опять-таки, чтобы возникло такое расстройство, должно быть повреждено правое полушарие мозга.
Все вместе эти клинические признаки указывают на поразительное разделение труда между двумя полушариями. Левое полушарие по большей части отвечает за идентификацию предметов как членов уже знакомой многочисленной категории (или распознавание объектов). Напротив, правое полушарие в основном отвечает за идентификацию уникальных особенностей предметов (таких, как человеческие лица). Оба когнитивных навыка являются чрезвычайно важными для ориентирования в сложном и постоянно меняющемся мире, который нас окружает, и нарушение любого из них погружает этот мир в хаос, но совершенно разными способами.
Как язык находит свой дом
Слова и образы
Если вы читаете внимательно, а вы, безусловно, читаете именно так, то вас удивит, как мало в этой главе, в отличие от других книг и статей, упоминается о «доминанте» левого полушария. Где языковые навыки? Каковы отношения между распознаванием закономерностей и распознаванием и воспроизведением речи в левом полушарии? Какая связь между этими двумя функциями? Не волнуйтесь, язык остается в фокусе внимания, и вполне возможно, что речь обязана своей принадлежностью к левому полушарию, даже самим своим существованием, распознаванию закономерностей, описанному ранее в этой главе. Но каким образом?
Некоторые свойства речи делают ее тонким и мощным когнитивным инструментом. Это инструмент коммуникации. Это инструмент для создания практически бесконечного количества выражений (подробнее об этом в Главе 4). И речь также представляет собой инструмент отображения окружающего мира. Это фундаментальное свойство речи, без которого было бы невозможно общаться и невозможно было бы генерировать содержание. Да, я согласен с Ноамом Хомским, решительно и безоговорочно, что созидательная способность и грамматическая структура могут быть единственными, самыми отличительными особенностями речи (подробнее об этом тоже в Главе 4). Но без репрезентативного содержания созидательная способность превращается в простой набор бессодержательных формализмов7.
Мы отображаем мир вокруг себя, равно как и свои намерения, планы и предположения, при помощи слов, которые обозначают различные объекты, действия и взаимоотношения, а также абстрактные понятия. Обычно принято делать различие между конкретными словами (стол, стул, сидеть, гулять) и абстрактными понятиями (независимость, мудрость, лгать, делать вывод). Каждое слово является не просто высказыванием, оно обозначает концепцию, и даже самые конкретные слова представляют собой абстракции высшего порядка. Мы не придумываем отдельного слова для каждого стула и каждого стола, для каждого конкретного акта действия. Простой факт, что мы используем то же самое слово «стул» для обозначения огромного количества отдельных объектов, каждый из которых является отдельным стулом, отражает высокий уровень абстракции, присущей этому простому и смиренному слову. Даже если мы используем такие слова для обозначения конкретных объектов, они на самом деле обозначают абстракции. Словарь, это собрание строительных блоков, необходимых для развития любого языка, составлялся на ранних стадиях развития речи, на заре нашего вида. Уже тогда наши отдаленные предки должны были уметь отмечать закономерности в постоянно меняющемся, поражающем своим разнообразием окружающем мире, чтобы то же самое слово могло соотноситься с некоторым количеством отдельных объектов. Без способности отмечать закономерности в окружающей среде в качестве предпосылки первый словарь не мог сформироваться как эффективный когнитивный инструмент, поскольку каждый отдельный объект должен был бы называться отдельным словом, и это породило бы хаос, а не порядок в мире, и без того ошеломлявшим наших далеких предков.
Действительно, способность к абстракции как необходимая предпосылка к самым первым словам «протоязыка» отмечалась многими специалистами по эволюционной психологии. Способность отмечать закономерности, улавливая общие свойства большого количества отдельных объектов окружающей среды, в различной степени представлена у любых существ, способных к обучению, и у человекообразных обезьян достигает высокого уровня. По мнению эволюционного психолога Ричарда Бирна, совершенствование этой способности произошло примерно 16 миллионов лет назад у общих предков человекообразных обезьян и человека, и она была «необходимым предшественником последующего развития языка в семействе гоминид»8. (Любопытно, что в процессе развития любого ребенка в современном мире взаимоотношения предшественника и речи часто становятся обратными; по мере овладения речью ребенок учится организовывать и распознавать закономерности в окружающем физическом мире, тем самым сокращая процесс индивидуального когнитивного развития и усваивая ранее приобретенные знания о категориях, закодированных в языке.)
Каким же образом речь попала в левое полушарие? Для начала рассмотрим такой парадокс. Речь является фундаментально новым когнитивным средством, которое отличает нас от других видов, даже от таких самых близких, как шимпанзе или бонобо. Но возникновение речи не сопровождалось появлением отдельной, совершенно новой нервной структуры; такого не было, чтобы в человеческом мозге образовалась новая доля, отсутствующая у приматов. Действительно, мозг человека отличается от мозга других приматов во многих отношениях, но основная макроархитектура очень похожа. Речь каким-то образом привязалась к уже существующей полезной площади нервной системы, которая есть и у других приматов. Но как?