Страница 148 из 169
Я ругал себя за то, что моя иголочка таким кошмарным способом расшевелила меня и подтолкнула к действию. Она вдохнула меня, пропустила через себя и выдохнула в мир. И я увидел его в других красках, под такими углами, с которых никогда не смотрел. Я словно оказался внутри стеклянной призмы, и все страхи, тёмные и беспощадные, охочие до моей крови и плоти, растворились в нестерпимом радужном свете, отражённом от бессчётного количества её граней под светом моего солнца.
Хотя нет, Игла скорее голыми руками сорвала черепную коробку, запустила пальцы в желеобразную субстанцию и встряхнула её. А потом вернула «крышку» на место и села наблюдать, что же теперь будет с личностью этого человека. Да, после такой «болтанки» я себя не узнавал, творил немыслимые и несвойственные себе прежнему вещи. Но ведь делал их для моей чудесной девочки, а это всё перекрывало.
Когда разговаривал с её мамой, в лепешку расшибся, чтобы до той дошло, что не причиню Ирине вреда. Больше никогда. Буду беречь, как самое дорогое сокровище. Меня трясло от мысли, что чуть по собственной дурости не потерял, не сломал Иглу, посланную небесами как ещё одну попытку почувствовать себя живым.
В общем, с Полиной Анатольевной я был сама вежливость и покорность. В один момент, конечно, чуть не психанул, когда она спросила про мою семью, будто потребовала родословную у кобеля на выставке. Но осадил себя, не огрызнулся. Остановило то, что это близкий человек Иглы, а значит, следовало проявить элементарные уважение и благодарность. И в данном случае, эти чувства я испытал совершенно искренне. Наверное, знакомство с предками девушки обычно так и проходит. Откуда мне знать?
Ирина не только встряхнула мой мозг, заодно запустила сердце и заставила кровь бежать по венам. Причём не долбанной некромантией, а любовью. Она сделал то, чего я не мог по отношению к себе. И теперь я хотел сотворить что-то достойное её прощения. И это не цветы и конфеты, хотя она их получит хоть поезд, если захочет.
Взрослый и сознательный человек должен нести ответственность за свои поступки. Я решил начать с самого, сука, саднящего, поэтому с утра пораньше назначил встречу брату, а сейчас, идя за ним в кабинет и делая вид, что всё заебись, дёргался, как висельник в петле, сопротивляющийся смерти, но уже понимающий, что это неизбежность и жить осталось считанные секунды. Вот и мне оставались крупицы времени, чтобы придумать, как загладить вину за то дерьмо, что я сотворил с Женькой.
Кабинет оказался шикарным. Кожаный диван и кресла вокруг журнального столика посередине. Растительность в кадках, картины на стенах. Шкафы, забитые чтивом до отказа, подпирали светлые стены, и, оглядев ряды, я чуть не заржал. Педантичная аккуратность, граничащая с фатальным перфекционизмом – да, в этом весь мой братец, даже книги расставил по росту и цвету корешков. Но на удивление мне не хотелось подойти и смести половину шкафа на пол, чтобы Женя, краснея от гнева и проклиная меня, собирал их.
Мне вообще не хотелось его больше злить. Это ощущение явилось не «вот прям щас», а несколько месяцев формировалось в тайне от меня самого. Когда сегодня я подумал о брате, вместо привычной волны душащего раздражения и обиды, вместо протеста и бунта, пришли стыд и сожаление за содеянное и упущенное время. Я жестоко обошёлся с родным человеком, несправедливо изгнал его из своей жизни.
Произнесённых слов не забрать, сотворённых поступков не отозвать, прощение – роскошь, но я здесь, а значит, приложу максимум усилий покончить с непониманием.
Я прошёл и плюхнулся в одно из кресел. Кожаная обивка захрустела под задницей, а Женя прислонился поясницей к широкому письменному столу, по-любому из каких-нибудь «ценных сортов древесины», и посмотрел на меня.
Нарочно что ли поставил низкий журнальный столик перед креслами – чтобы удобнее было на него вытягивать ноги. Да, сам чёрт шепнул мне это сделать, но я сдержался. Вся эта показуха ни к чему с близкими, которые тебя как облупленного знали. И прекрасно читали, что скрывалось за напускным.
Я всё утро думал, как начать разговор. И так, и сяк крутил, и всё не нравилось. Смотрел с балкона на густой туман, укутавший столицу словно ватой, на загорающийся огонёк маленького вулкана в моих зубах и размышлял.
Сигарета кончилась, началась новая, бледный туман медленно рассеялся, я истаял вместе с ним, а так ничего и не придумал. Решил импровизировать.
Допустимая на усаживание пауза подошла к концу, а я так и не нашёл подступов. И тут мой взгляд упал под стеклянную поверхность журнального столика, где неровной стопкой лежали журналы. Усмешка дёрнула уголок губ вверх.
- Ага, знакомые всё лица, - я нагнулся и вытащил на свет тот самый журнал, который загадочным образом вручил Женьке в день суда.
С глянца на меня смотрела Керис в эротичных шмотках, чувственная и томная. Ещё бы брат устоял. Тут меня гордость за него разобрала. Смог же! Отбросил сомнения и добился офигенную чику. Да простит меня будущая невестка.
- А? Д-да… - пробормотал Женька. – Кстати, всё никак не получалось сказать. Спасибо, что открыл мне тогда глаза. Я замкнулся на потере бывшей девушки и чуть не упустил своё счастье прямо из-под носа.
Тридцатилетнему лбу и большому начальнику смущаться не с руки, но тем не менее, сейчас я во всей прелести наблюдал разлившийся по бледным щекам брата румянец. Говорить Женька начинал с натугой, а закончил на оптимистичной ноте, с тёплой улыбкой. А я облизнулся, будто испробовал его эмоции.