Страница 23 из 65
— Ну теперь дело пойдёт на лад, — весело улыбнулся Стратоник.
Глава VIII, в которой Орден растёт
За какую-то неделю Орден вырос, как на дрожжах. Горожане правда не вполне оправдали надежды бургомистра, под оружие встали далеко не все мужчины города, но ополченцев набралось свыше пяти тысяч. Рыцарей среди них не было, и разбавлять этой массой рыцарские полки не стали, решив создать особый сержантский полк, во главе которого встал бургомистр, когда-то служивший в Ордене сержантом и представление о военной службе имевший. Стратоник дал на этот полк с десяток самых опытных своих сержантов, которые сразу же приступили к обучению новобранцев.
Освобождённые на рудниках рыцари почти полностью вступили в Орден, их набралось 800 человек. Эти люди, на своих спинах испытавшие, что такое исламская плётка, теперь очень хорошо знали, за что им предстоит сражаться, и рвались в бой. Их распределили по трём изначально сформированным рыцарским полкам, восполнив боевые потери при штурме города.
А потом началось нечто невообразимое и совершенно неожиданное. Ежедневно в город приходили группы рыцарей и сержантов, заявлявшие о своём желании вступить в Орден. Весть о том, что Орден вновь существует и уже начал борьбу, одержав первую победу, разнеслась со скоростью ветра. Все, кто побросали оружие, просто потому, что не видели перед собой знамени, теперь собирались под знамя Ордена. Приходили и по несколько человек, и по несколько десятков человек. Кто-то из них прятался в горах, кто-то жил у крестьян в областях ещё не оккупированных, некоторые влачили жалкое существование под новой исламской властью в прибрежных эмиратах, не видя никакой альтернативы, а теперь увидели. Иные, было, пошли на службу к мусульманам, которые не вызывали симпатии, но были единственной властью. Теперь же появилась другая власть, весьма похожая на прежнюю, а в чём-то и куда получше, потому что в прежнем царстве порою было скучновато, а новая власть выглядела героической, воодушевляющей, и к ней, как к магниту, потянулись все здоровые христианские силы.
За несколько недель численность Ордена достигла десяти тысяч. Теперь это уже была серьёзная боевая сила, хотя исламская армия побережья по-прежнему превосходила её не менее, чем раз в десять. Перебежчики с побережья докладывали о том, что мусульмане лихорадочно собирают свою армию, распылённую в гарнизонах и погрязшую в кайфе. Это получается у них медленно, но всё же получается, и вскоре перед Орденом неизбежно должна была вырасти грозная боевая сила. Шансы на победу у христиан теперь появились, но у мусульман этих шансов по-прежнему было куда больше.
В городе это понимали все, и оставалось лишь удивляться приподнятому радостному настроению, которое здесь царило. Женщины день и ночь шили для военных одежду, кузнецы без устали ковали мечи, крестьяне ближайших деревень добровольно, безо всякого принуждения везли продовольствие. В сознании этих людей возрождённый Орден заменил царство. Ордену теперь служили так, как когда-то служили пресвитеру. Орден стал не просто военной силой, но и государством, властью. Хотя, конечно, теперь всё не могло быть так, как было раньше. В мир пришёл выбор. Пресвитеру служили примерно так же, как дышали, даже не задумываясь о том, что может быть иначе, тогда вообще не много о чём задумывались, просто дышали и всё. А вот Ордену можно было и не служить. И служить Ордену готовы были не все. Кто-то ворчал по углам, что головорезы-рыцари накличут на них беду, что жизнь под мусульманами была не такая уж и плохая, надо было только во всём их слушаться, и живи себе спокойно, а теперь будет большая война, мусульмане победят и всех накажут, и всё это только из-за того, что город поддержал рыцарей. Такие настроения были, но они хоронились где-то по углам, вслух на площадях их никто не решался высказывать. Воодушевлённость основной массы горожан пугала ворчунов, все видели, как эта основная масса расправлялась с мусульманами, и подвергнуться их участи никто не хотел.
Оставались проблемой и сами мусульмане, которых по-прежнему было немало в городе. Расправы над ними не были слишком кровавыми, бургомистр сумел сдержать своих людей. Отведать палок и тяжёлых кулаков по началу довелось почти всем мусульманам, это был своего рода ритуал прощания с их недавним господским положением. Некоторых, особо рьяно издевавшихся над христианами, жестоко выпороли на площади. Шестерых, виновных в убийствах мирных жителей, обезглавили. На этом репрессии закончились, но осталась глухая обоюдная неприязнь. Мусульмане быстро прижали уши, понимая, что сила теперь не на их стороне, они ничего для себя не требовали и держались очень смирно, как будто так всегда и было. Их никто не обращал в рабов, они имели такой же доступ к продовольствию, как и все остальные горожане, работали в основном там же, где и до войны, их не лишали никаких прав. Христиане удержались от соблазна в свою очередь объявить мусульман людьми второго сорта, но смотрели на них с большим недоверием и не особо дружелюбно, при этом часто ловили на себе беглые взгляды мусульман, которые тоже добротой не искрились.
Ариэль часто думал о том, что можно удержать себя от дурных поступков по отношению к поверженному врагу, но как удержать себя от дурных мыслей по отношению к нему? Конечно, надо просить Господа о том, чтобы он смягчил сердце, избавил его от ненависти, от тягостной неприязни к другим, но легко ли попросить об этом искренне, от всей души? Душевные раны заживают очень медленно, да и не всегда они заживают, слишком часто случается то, что их бередит. Христиане вроде бы простили мусульман, но понимают ли они, что значит на самом деле простить? Разве отказ от мести, это уже прощение? Разве не шевелится в сердцах таких «простивших» некоторое злорадное удовлетворение при виде любых неприятностей, которые случаются у «прощённых»? Разве они могут теперь искренне радоваться их радости? И разве не читается во взглядах: «Я тебя простил, но не забыл ничего». Что теперь должно произойти, чтобы христиане и мусульмане осознали друг друга родными братьями, чтобы они жили общей жизнью, имели общие радости и огорчения? Неужели эта неприязнь сохраниться между ними навсегда?
Только теперь Ариэль до конца осознал, какой искусственной и фальшивой была доброжелательность между мусульманами и христианами в прежнем царстве. Между ними не было никаких враждебных действий, никаких конфликтов, даже бытовых ссор, потому что всё это противоречило традициям, которые казались незыблемыми. Но традиции не отражают состояние сердца, а в их сердцах всегда было ощущение некоторой неполноценности «братьев». Мусульмане никогда не считали христиан настоящими верующими, полагая их веру ущербной, да ведь и христиане так же относились к исламу. А иначе и не могло быть, потому что эти религии слишком сильно отличаются, значит представители одной из них правы, а представители другой — не правы. А тот, кто не прав, не может устанавливать правила. Но правила должны быть общими для всех, а значит одной из сторон они будут не нравиться. Устранить это противоречие можно было только объявив религию пустяком, из-за которого не стоит ссориться, но религия — не пустяк, а основа жизни. Значит, конфликт всё равно неизбежен. Они думали, что подарили мусульманам прекрасную жизнь, даровав все права и разрешив молиться у себя в мечетях, как им Аллах на душу положит, но мусульманами правил христианский царь, и это не могло их радовать. Могут ли мусульмане искренне служить христианскому царю, если он, по их мнению, горькоплачевно заблуждается по основным вопросам бытия? Христиане наивно полагали, что мусульмане благодарны пресвитеру Иоанну, а они всего лишь терпели его, и лишь пока у них было мало сил. И любой христианин в исламском государстве может лишь терпеть исламскую власть, но никогда не сможет служить ей искренне.
Ариэль, посадив эмира Измаила под замок, ни на один день не забывал о нём, всё хотел поговорить с ним, предложить ему что-то приемлемое, но так и не смог ничего придумать, а потому решил посоветоваться с ним самим.