Страница 4 из 17
Проснулся он только вечером. Уходить, «на ночь, глядя», он не рискнул и остался переночевать. Так мой отец и познакомился с моей мамой, она как раз была «на выданье». Она понравилась отцу, и он заметил, что тоже ей небезразличен. Отец подумал: «Наверно, это судьба, раз все так сложилось» и решил остаться в этом доме. Утром, после завтрака, он решился попросить у моей бабушки руку ее дочери (дед погиб на войне). Так мои родители и поженились. Прожили они вместе сорок три года, и только смерть их разлучила.
Господь благословил брак родителей шестью дочерями которые родились в том же доме-конюшне и замуж оттуда же повыходили, и внуки туда на каникулы приезжали, пока родители не переехали в Новотроицк.
Папа был очень красив: высокий, атлетически сложенный, с вьющимися густыми русыми волосами и голубыми, небесного цвета, глазами. Силища у него была непомерная – всех односельчан одной рукой борол, а однажды колхозного племенного быка сбил с ног ударом кулака.
Дело было так. В колхозе племенные быки не ходили в стаде вместе с коровами, это было опасно. Быки вели себя агрессивно, бросались на людей, поэтому они паслись на короткой, метра три-четыре, цепи, прикрепленной к вбитому в землю металлическому штырю. Случилось, что бык сорвался с цепи в то время, когда доярки доили коров. Услышав рев, и увидав разъяренного быка, мчащегося на них, доярки закричали и разбежались в разные стороны. Отец услышал крики доярок и бросился на помощь. Он подбежал к быку и ударил его кулаком меж рогами. Бык упал как подкошенный и пролежал так с полчаса. Если бы не отец, дояркам могло бы не поздоровиться…
Односельчане отца моего побаивались и одновременно уважали за честность и справедливость. Да еще нас, дочерей, было шестеро, и всех он выучил: четверо из нас получили высшее образование, а две окончили училища. Соседи частенько говорили своим детям: «Смотрите на детей безрукого Мишки»,– то была высшая похвала нам, папа радовался этому, но нам не говорил. Это я уже узнала тогда, когда он был болен и жил с нами неделю до больницы и неделю после. Никогда он не болел серьезно, поэтому никто из нас не обращал внимания на его болезнь и спохватились лишь тогда, когда ему стало совсем плохо. Он все просил прощения у меня, чтобы я не обижалась. А я ему отвечала: «Я не обижаюсь, я люблю тебя», и он успокаивался. Я уже знала, что его в больницу больше не положат, как безнадежного. Это был приговор. То были тяжелые для меня дни. Не знаю, догадывался папа, что он умирает или нет, но мне он ничего не говорил. Спокойно сказал: «Я еду домой – воспаление подлечу, а потом на операцию приеду». Папа прожил еще неполных три месяца и умер в день святых Петра и Павла. Царствие тебе Небесное! Да простит тебе Господь все грехи твои вольные и невольные!
Спустя двадцать лет после папиной смерти я как-то спросила у мамы, как это она не побоялась выйти замуж за однорукого инвалида. Ответ ее меня буквально ошеломил. Мама рассказала, что тогда, накануне встречи с отцом, ей исполнилось уже двадцать семь лет, давно пора замуж, а женихов нет; после войны парней почти не осталось. На Рождество мама молилась и просила Господа послать ей мужа, хоть какого-нибудь, хоть безрукого…
Каково же было ее изумление, когда некоторое время спустя, мать позвала ее помочь занести в дом еле живого парня, лежащего у порога, да еще и без руки! Она поняла, что это Божий промысел и Его благословение, а то, что Бог свяжет на небесах, никто не развяжет на земле!
Еще хочу рассказать про мою любимую бабушку Устину, тетю моей мамы. Она была худенькая, глаза, как небо, голубые. Я ее помню всегда кроткой, радостной и приветливой. Когда к ним в гости придешь, она всегда приголубит и поцелует, обо всем расспросит и никогда не отпустит, пока не накормит, и еще, что-нибудь с собой даст в дорогу. Правда, поговорить с ней удавалось лишь тогда, когда рядом не было ее дочери Марии и внучки Раисы, они были такие же приветливые и щедрые, но только не давали ей слова сказать. Мне было очень больно видеть, как они ее обижали, и она уходила тихонько, и садилась подальше. Заступиться за нее у меня не хватало смелости, о чем я сейчас очень сожалею и прошу прощения у Господа за бабушку Устину.
Бабушке Устине было уже девяносто девять лет, а она сама ходила в церковь и выстаивала там целую службу. Смерть ее была легкой: утром, когда все проснулись и уже садились завтракать и звали ее, бабушка помолилась, а когда пошла к столу, переступила порог и упала. Дух из нее вышел, не дожила до ста лет восемь месяцев.
Когда я была маленькой, я считала своих родителей пожилыми, думала, что, когда доживу до их лет, меня и интересовать уже мало что будет, однако, я ошибалась. Сейчас, несмотря на свой возраст, я «разменяла» седьмой десяток, мне все интересно, я ощущаю себя молодой и, кажется, даже в детстве я такой свободной не была, как сейчас, ибо с Богом нет старости, Он мне словно дает каждый день новое сердце и новый дух, и делает меня вечно молодой и я никогда не умру, но буду жива, и я Ему верю. Аминь!!!
Мне хочется сказать всем молодым, пусть они знают, что их родители в душе такие же дети, как и они сами, что только тело может стариться, а душа вечно молода. Относитесь же и к ним, и ко всем пожилым бережно. Они ждут от вас ласки и заботы.
Детство в Захаровке
Я родилась в селе Захаровка, в нашем доме 8 апреля 1953 года в восемь часов утра. Роды принимал местный фельдшер, до больницы было 12 километров, а «скорые» тогда не ходили, телефонов не было, а на телеге маму не довезли бы. В Захаровке же родились и мои сестры: старшие – Валя и Нина, а младшие – Оля, Шура и Лиза – в больнице. Мама рассказывала, что, когда я появилась на свет, была такая сильная метель, что вся земля обильно покрылась снегом. Это, видно, Господь маму благословил, подал ей знак, что она не будет ни в чем нуждаться.
Еще мама рассказывала, как они с папой долго подбирали мне имя. Сначала они назвали меня Верой; не подошло, никак не могли привыкнуть к нему. Через неделю попробовали назвать меня Надеждой, но и это имя «не пошло». Оставалось – Любовь – понравилось, так меня и зарегистрировали в ЗАГСе.
Из всех сестер у одной меня волосы были кудрявые цвета спелой пшеницы, а глаза папины – голубые. Мама вспоминала, что, когда мы были маленькими: « Я вас как одену в нарядные одежды и вместе посажу, так вы, как куколки – Валя и Нина темноволосые, а ты посреди них, как одуванчик беленький!».
Я благодарна Господу за то, что детство мое прошло в таком замечательном месте. Господь был нашим Пастырем, и мы ни в чем не нуждались. Он «покоил нас на злачных пажитях и водил нас к водам тихим».
До революции в Захаровке жил богатый помещик Захаров. Поместье у него было большое, с красивыми зданиями и садами. После революции, Гражданской и Отечественной войн, от этих построек уцелели лишь несколько небольших домиков. От остальных зданий остались развалины, где мы в детстве играли в прятки.
Когда мы были маленькими, Господь обильно поливал землю в Захаровке и вокруг нее дождем и всегда в нужное время. Земля – чернозем – была плодородна. Колхоз собирал хорошие урожаи пшеницы, овса, ячменя, подсолнуха, кукурузы, проса и люцерны. Было в изобилии корма для скота; пастбища еще не были распаханы. Трава была густой и высокой, мы прятались в ней, приседая на корточки, и нас не было видно. Трава перекати-поле была похожа на большие, зеленые шары, а когда созревала, делалась очень колючей. Собирая, мы топтали ее ногами. Колючая, без рукавиц не возьмешь. Но так как рукавиц у нас не было, брали голыми руками. Колючки-занозы при этом проникали под кожу и, если их вовремя не вынимали, болезненно гноились, нарывали и выходили, когда нарыв лопался. Перекати-полем топили печь вместо дров, так как дров у нас не было, места степные. Травы на лугах хватало всем: колхозники держали скотину и траву заготовляли на зиму для своих коров и колхозных. В каждом дворе стояли огромные скирды сена и соломы. Стог соломы давали всем колхозникам на трудодни, когда убирали урожай пшеницы и ячменя. В колхозах тоже стояли большие скирды сена и соломы для колхозных коров и телят.