Страница 9 из 12
Но не одни политические и стратегические соображения поглощали внимание Александра. Те ужасные зрелища, которыми изобилует война: пожары, разрушения, избиения, раненые, агонизирующие, мертвецы – все это терзало гуманное сердце Александра. Он постоянно делился своими впечатлениями с Екатериной Михайловной, перемежая их словами любви и нежности к ней.
«После обеда, – пишет он 5 июля, – я пошел посмотреть двух несчастных болгар, зверски замученных турками. Казаки нашли их на дороге, ведущей из Никополя в Систово, и принесли в госпиталь Красного Креста, находящийся в ста шагах от моего дома.
Я пригласил полковника Уэлсли, английского военного атташе при Главном штабе, обедавшего вместе с моей свитой, пойти со мной – пусть полюбуется зверством покровительствуемых ими турок.
Один из этих несчастных скончался незадолго до нашего прихода, и убитая горем жена его рыдала над трупом. Его голова была раздроблена двумя крестообразными ударами сабли. У второго три раны. Надеются его спасти. Его молодая жена тоже все время при нем».
В то время как войска под командой великого князя Николая продолжали развивать свое молниеносное наступление и блестящий генерал Гурко одним великолепным ударом овладевал укреплениями на Шипке, турки быстро оправлялись от поражения, организовывали отпор и неожиданно выказали себя отличными воинами, какими, впрочем, и были на всем протяжении истории.
20 июля русские потерпели под Плевной кровавое поражение.
Александр писал в тот же вечер своей возлюбленной:
«Наша огромная ошибка состояла в том, что генерал Крюденер, зная о численном превосходстве турок, решился все же атаковать их согласно полученного приказа. Если бы у него хватило мужества ослушаться, тысячи человеческих жизней были бы спасены и мы избегли бы полного поражения, так как, нужно сознаться, мы разбиты наголову. К счастью еще, турки не преследовали бежавших, а то немногие бы из них уцелели.
Сегодня утром получил более удовлетворительные известия из Лондона. Англичане переменили тон и готовы употребить все свое влияние на Турцию, чтобы принудить ее просить у нас мира на тех условиях, которые мы ей предложим. Боюсь только, как бы поражение под Плевной не заставило их снова изменить позицию, еще усилив этим, дерзость турок».
Это было, действительно, бедствие, еще увеличившееся десять дней спустя новым поражением.
Пришлось приостановить наступление по всей линии Балкан и даже приказать генералу Гурко отойти за высоты, которыми он так блестяще овладел.
Главный штаб, помещавшийся в Тырново, должен был поспешно сняться и отступить к северу, на Белую Церковь, а императорская квартира была перенесена в деревню Горни Студена, в 25 километрах от Дуная. Наконец, как ни тяжело это было для русского самолюбия, пришлось прибегнуть к помощи румын. 40 000 румынских солдат под командой принца Карла вскоре присоединились к русской армии для содействия осаде Плевны.
В то же время с Кавказа приходили печальные известия. После военных действий, начавшихся очень удачно, войска великого князя Михаила принуждены были снять осаду Карса и вслед за этим спешно эвакуироваться из Армении. Во время отступления Мухтар-паша разбил их наголову при Кизил-Тэпэ.
Вдобавок, дипломатический горизонт заволакивался тучами.
Идеи британского империализма овладели английскими умами. Тон «Форин офис» становился угрожающим. Сама королева Виктория заражалась воинственным настроением. Гарнизон Мальты получал беспрерывные подкрепления.
Александр II содрогался от негодования при каждом новом известии из Лондона. 28 августа он писал княжне:
«Уэльслей вернулся из Лондона. У него создалось весьма дурное впечатление от настроения английского общества по отношению к России. Несмотря на это, он принес мне самые решительные заверения своего правительства в том, что оно сохранит нейтралитет и желает нам успеха в возможно быстром заключении мира. В то же время он предупредил меня, что, если война затянется до будущего года, Англия примет сторону Турции против нас.
На мой вопрос о причинах такой возможности Уэльслей не нашел ничего иного, как ответить мне: «Английское правительство не сможет долее противиться желанию своего народа начать войну с Россией».
Вот образчик их логики. Каковы канальи!»
12 сентября Осман-паша нанес третий удар русской армии под Плевной. Из 80 тысяч человек, осаждавших эту крепость, 14 тысяч были выведены из строя в течение двух часов. Под тяжким впечатлением этого несчастья Александр писал своей любовнице:
«О, Господи, помоги нам и прекрати эту ужасную войну во славу России и во благо христианства. Это крик сердца, тебе принадлежащего, который никто не поймет так, как ты, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь».
Поражение 12 сентября грозило всей русской армии серьезной опасностью.
На следующий день под председательством императора состоялся военный совет. Все участники с глубоким волнением обсуждали дальнейший план. Вызвать ли подкрепление, которое при наличии единственного железнодорожного пути через Молдавию может прибыть только через два месяца? Предпринимать ли зимнюю кампанию в случае прибытия подкрепления в суровых условиях болгарской зимы, когда уже теперь балканские вершины покрыты снегом? Как обеспечить провиантом большую армию в этой гористой стране без дорог, которая к тому же была совершенно разорена войной? Или отойти на левый берег Дуная, прикрывая отступление императорской гвардии, которая только теперь была введена в строй?
За последние несколько недель полицейские донесения, получаемые императором, отмечали по всей России признаки сильного возбуждения. Каково же будет настроение общества, если оно узнает, что все достигнутое ценой таких страшных усилии потеряно и 60 тысяч человек бесплодно принесены в жертву? Как примирится Россия с этим страшным национальным унижением, с этим «бегством от турка»?
Нет, какой бы то ни было ценой нужно оставаться в Болгарии. И это решение одержало верх.
Но ни император, ни великие князья и генералы, участвовавшие в этом совещании, не заблуждались относительно тех ужасных испытаний, которые готовила зимняя кампания.
Сколько еще нужно будет принести жертв, чтобы иметь возможность возобновить наступление!
Приходилось думать не только о тех потерях, которые причинит огонь неприятеля на поле битвы или в траншеях, но и о том страшном биче, в сто раз более губительном, который уничтожил столько русских армий, – об эпидемиях холеры, тифа и дизентерии.
Император покинул военный совет с тяжелым сердцем, встревоженный и опечаленный. Как всегда, он облегчил свою душу письмом к княжне Долгорукой, которая все больше и больше становилась его убежищем, опорой и утешением.
Ей одной царь решался признаться в том непобедимом отвращении, физическом и моральном, которое внушали ему все жестокости войны. Оно поддерживалось и усиливалось в нем ежедневными посещениями походных госпиталей и лазаретов. В его письмах постоянно звучит: «Эти зрелища заставляют мое сердце сочиться кровью, и я едва удерживаю слезы»…
Решившись не прерывать на зиму балканской кампании, Александр II пожертвовал стратегическими аргументами соображениям политического характера. И он был прав: следовавшие одни за другими неудачи в Болгарии и Армении подняли во всей России бурю негодования. Напрасно старалась цензура сокращать печальные известия. Лаконичность официальных донесений только расширяла поле для пессимистических выводов.
Вначале сильней всего было чувство общего недоумения. Не могли и не хотели верить, что после двадцатилетнего перерыва царское правительство обнаружит перед всем светом те же недостатки и пороки, которыми грешило оно во время крымской кампании.
Вскоре, однако, это недоумение сменилось жестоким и суровым гневом, который проявлялся сильней всего в националистических кругах Москвы. Со всех сторон заявляли о слабости и бездарности правительства, возмущались нерадением и взяточничеством в среде администрации, невежеством и неспособностью генералов. Изощрялись в саркастических нападках и обидных насмешках по адресу великих князей Николая, Михаила, Александра и Владимира, поставленных во главе командования лишь по личной милости царя и совершенно не способных справиться с этой ответственной задачей. Осмеливались нападать даже на императора.