Страница 44 из 46
План Бонапарта – вторгнуться в долину Дуная – имел в виду только австрийцев и выдавал до крайности прозорливый, но молодой ум; имея такие убеждения, Бонапарт не мог согласиться идти вдоль полуострова; притом он отлично чувствовал всю важность общего командования при завоевании страны, которое требовало столько же политического гения, сколько и военного; он не мог перенести мысль о разделении командования со старым генералом, храбрым, но посредственным и притом крайне самолюбивым. Это был естественный эгоизм гения, желавшего решить задачу, которую, как он чувствовал, он один в состоянии решить. Бонапарт выказал себя и в этом случае так же, как на поле сражения; он рискнул своей будущностью и подал в отставку в письме столь же смелом, сколь и почтительном. Он чувствовал, что отставку не примут, но решился бы лучше потерять звание главнокомандующего, чем, повинуясь Директории, потерять свою славу и погубить армию, выполняя дурной план.
Представляя самые убедительные доводы в опровержение ошибочных предположений Карно, Бонапарт настаивал на том, что французской армии следует выступать лишь против одних австрийцев; для того же, чтобы держать в страхе весь полуостров и принудить к покорности Рим и Неаполь, вполне достаточно расположить эшелонами за По до Анконы лишь одну дивизию. Он предполагал выступить из Милана к Адидже для осады Мантуи тотчас же, как придут новые приказания Директории и ответ на его донесения.
Вместе с тем, чтобы ободрить своих солдат и повлиять на папу и короля Неаполитанского, Бонапарт обратился к армии с новой прокламацией.
«Солдаты! – писал он. – С вершин апеннинских скал, как бурный поток, низверглись вы в долины, опрокидывая и разрушая всё, что противилось вашему движению. Освобожденный вами от австрийской тирании, Пьемонт предался естественным чувствам мира и дружбы к Франции. Милан ваш, и знамя Республики развевается над всею Ломбардиею; Парма и Модена обязаны своим сегодняшним существованием только вашему великодушию. Армии, столь недавно и столь гордо угрожавшие вам уничтожением, бегут перед вами и не могут найти оплота против вашего могущества. Ни По, ни Тичино, ни Адда, эти вечные оборонительные линии Италии, не смогли удержать вас; вы перешли их так же быстро, как хребет Апеннинский. Эти успехи распространили радость в вашем отечестве, представители народа устраивают празднества в честь побед ваших; ваши отцы, матери, жены, сестры и все милые сердцу радуются успехам вашим, гордятся честью принадлежать вам.
Да, воины! Вы многое сделали… Но неужели нам не остается сделать более ничего? Позволим ли мы сказать о нас, что мы умели побеждать, но не умели пользоваться победами? Не упрекнет ли нас потомство в том, что мы нашли в Ломбардии новую Капую[10]?.. Но вы уже хватаетесь за оружие! Постыдное бездействие томит вас: вы знаете, что дни, потерянные для славы, потеряны и для вашего счастья… Идем же! Нам предстоит еще совершать усиленные переходы, и поражать неприятеля, и пожинать лавры, и мстить за обиды…
А вы, раздувавшие пламя междоусобной войны во Франции, вы, которые так низко умертвили наших посланников и сожгли корабли наши в Тулоне, трепещите!.. Настал час отмщения! Но да будет священно спокойствие народов, и в особенности потомков Брута, Сципиона и других великих мужей древности. Восстановить древнюю столицу мира, воздвигнуть в ней статую героев, ее прославивших, пробудить народ римский от сна, в который его погрузили многие столетия рабства – вот цель ваших побед, солдаты! Вам будет принадлежать слава преобразования прекраснейшей страны Европы. Торжествующая Франция даст Европе славный мир, который вознаградит наш народ за все шестилетние усилия и жертвы; тогда вы возвратитесь на родину, и граждане, с восторгом встречая вас, будут говорить: “Он служил в Итальянской армии!”»
Бонапарт пробыл в Милане только восемь дней; он выступил к Адидже 21 мая (2 прериаля), но неожиданное обстоятельство вызвало его опять в Милан. Дворяне, монахи, прислуга бежавших семейств, множество людей, живших за счет австрийского правительства, задумали восстание против французской армии. Они распускали слухи, что Больё получил подкрепление и возвращается с 60 тысячами; что в то же время принц Конде выступает из Швейцарии в тыл французской армии, которой теперь нет спасения. Духовенство, пользуясь своим влиянием на крестьян, пострадавших от прохода армии, подстрекало их взяться за оружие.
Воспользовались благоприятным случаем, когда Бонапарта не было в Милане, Ломбардию возмутили в его тылу. Сигналом к восстанию послужила вылазка миланского гарнизона. Тотчас же во всех окрестных деревнях забил набат, и вооруженные крестьяне двинулись на Милан, но дивизия, оставленная Бонапартом, принудила гарнизон возвратиться в цитадель и разогнала крестьян.
В окрестностях Павии инсургентам повезло больше. Они вступили в город и заняли его, несмотря на 300 человек, оставленных там Бонапартом; те – отставшие или больные, спасаясь от резни, заперлись в форте. Мятежники окружили их и потребовали сдачи, а между тем схватили проезжавшего через Павию французского генерала. С ножом к горлу его принудили подписать приказ гарнизону капитулировать. Приказ был подписан и исполнен.
Это восстание могло иметь пагубные последствия; оно могло вызвать общее возмущение во всей стране и привести к гибели всей французской армии. Развитие народа не одинаково в городах и селах: в то время как города единодушно высказались в пользу французов, крестьяне, убеждаемые монахами и страдающие от военных постоев, были против них.
О событиях в Милане и Павии Бонапарт узнал в Лоди 23 мая; он повернул назад с 300 кавалеристами, батальоном гренадеров и шестью артиллерийскими орудиями. Так как в Милане уже восстановили порядок, он двинулся на Павию, впереди же него поехал миланский архиепископ. Инсургенты выставили свой авангард до местечка Бинаско, но Лани его рассеял. Бонапарт, желая выказать свою решимость и силу и остановить зло в самом начале, поджег местечко, чтобы напугать Павию пожарищем. Подойдя к городу, он остановился. В городе проживало 30 тысяч человек, он был кругом обнесен старинной крепостной стеной и занят 7 или 8 тысячами восставших крестьян, которые заперли ворота и встали на стены.
Взять город с 300 кавалеристами и батальоном пехоты было делом нелегким; но Бонапарту нельзя было терять времени: его армия стояла уже на Ольо, и было необходимо присутствие главнокомандующего. Ночью Бонапарт прибивает к воротам Павии угрожающую прокламацию; в ней он объясняет, что обманутая толпа без реальных средств к сопротивлению решается противостоять армии, победившей королей, и таким образом хочет погубить народ итальянский; но он, Бонапарт, упорствует в своем намерении не вести войны с народом, он хочет простить это безумие и дать возможность заблуждающимся раскаяться. Те же, кто не сложат оружия немедленно, будут считаться бунтовщиками, и их деревни будут сожжены, чему Бинаско может послужить примером.
Но утром крестьяне, занимавшие город, отказываются сдаться. Бонапарт велит обстреливать стены картечью и гранатами, затем отправляет вперед гренадеров, и те выламывают ворота топорами, проникают в город и завязывают с его защитниками бой на улицах. Сопротивление оказывается непродолжительным; крестьяне разбегаются и оставляют несчастную Павию гневу раздраженного победителя. Солдаты требуют разрешить грабежи; Бонапарт решает подать суровый пример и отдает город во власть солдат на три часа. Их была едва тысяча человек, и они не могли произвести большого опустошения в таком большом городе, как Павия. Солдаты бросаются к ювелирным лавкам и завладевают драгоценностями. Самым осуждаемым проступком оказывается ограбление городского ломбарда; но и тут, по счастью, вещи заложены лишь тщеславным и расточительным высшим классом. Дома Спалланцани[11] и Вольты[12] охраняли офицеры, добровольно взявшиеся оберегать жилища этих знаменитых ученых.
10
Процветающий город Капуя был разгромлен в 455 году вандалами по пути в Рим. – Прим. ред.
11
Ладзаро Спалланцани (1729–1799) – известный итальянский натуралист и физик. – Прим. ред.
12
Алессандро Умберто Вольта (1745–1827) – итальянский физик, химик и физиолог. – Прим. ред.