Жизнь наградила меня

Будто не слыша его слов, Шустер-старший сделал сыну знак рукой, и они молча вышли, пересекли лагерь, футбольное поле и, не оглядываясь, направились на станцию.

Лагерь наш принадлежал Академии наук, и попадали сюда, в основном, отпрыски случайно уцелевших или новоявленных ученых. Представьте себе, каких трудов и унижений стоило Салиному отцу, переплетчику Института огнеупоров, раздобыть для сына путевку. Это и пришло мне в голову, когда я, с зареванным лицом, топала на некотором отдалении от Шустеров по пустой проселочной дороге. Вероятно, я хотела попросить у Сали прощения, но в отрочестве мои представления о стыде, совести и чести сильно отличались от сегодняшних. И я не осмелилась подойти к ним.

Вот Шустеры поднялись на платформу, и отец поставил чемодан. Наверное, он, наконец, заговорил. Я видела, как он ожесточенно размахивал руками, а потом ударил Салю по лицу. Но тут подошла электричка, и их слизнуло с платформы.

А что же Митя? По канонам мировой литературы ему полагалось безумно влюбиться в барышню, из-за которой он так пострадал. Нам следовало прожить долгую счастливую жизнь и умереть в один день в окружении безутешных правнуков.

Ничего подобного не произошло. Митя вернулся из больницы через неделю с зеленоватым фингалом под глазом и по-прежнему не обращал на меня никакого внимания. Моя же любовь горела синим пламенем. Я написала еще две оставшиеся без ответа записки, а на прощальном костре отозвала его в сторону и проблеяла, что хочу дружить с ним в Ленинграде. Митя откусил травинку и посмотрел на меня «долгим мерцающим взором».

– Ты где в Ленинграде живешь?

– На улице Достоевского.

– А я на Кирочной. Тебе мама разрешает одной на трамвае ездить?

– Нет, – честно призналась я. – А тебе?

– Только во Дворец пионеров. – Он помолчал и добавил взрослую, странную фразу: – Таким образом, я полагаю, что вопрос, к сожалению, исчерпан.

Прошли годы. Всевышний прихотливо распорядился нашими судьбами. Зинка Овсянникова, став студенткой Технологического института, разбилась насмерть на Памире. Бублик Бабанян окончил театральный и подвизался в Ленконцерте, лечась время от времени от алкоголизма. Игорь Кашкин взмыл в недосягаемые партийные сферы, а когда они иссякли, стал «новым русским». Саля Шустер в 1968 году получил шесть лет за протесты во время советского вторжения в Чехословакию. Сейчас он профессор математики в Хайфе.

Однажды, перед самым отъездом в эмиграцию, промаявшись три часа в приемной ОВИРа на улице Желябова, я забежала в пирожковую «Минутка» на Невском. Передо мной в очереди стоял среднего роста мужчина в поношенном пальто и пыльном берете. Вот он повернул голову.

– Простите, – сказала я, – вы никогда не бывали в пионерском лагере Академии наук в Комарове?

– Как же, бывал. Моя фамилия Белов. Дмитрий Сергеевич. – Он улыбнулся, и в уголках его глаз образовались тончайшие морщинки.

– Вы меня узнаете?

– Конечно… вы… – Он запнулся, не в состоянии вспомнить ни имени моего, ни фамилии. Я ему не помогла, да и он не проявил любопытства.

– Что вы делаете в жизни, Дмитрий Сергеевич?

Он пожал плечами.

– Окончил философский, в аспирантуру не попал. Пока всё еще не верим в Бога, работаю напротив, в музее атеизма.

И он махнул рукой через плечо, где в надвигающихся сумерках раскинулась величественная колоннада Казанского собора.

Ценность пляжных знакомств

Илья Авербах

Во время летних каникул в Комарово или Зеленогорске происходили знакомства, многие из которых превратились в дружбы длинною в жизнь. Когда я «выросла» из пионерского лагеря, родители стали снимать дачу. После девятого класса, в Комарово, я валялась с книжкой на пляже, когда ко мне подошел молодой человек и спросил, не хочу ли я пополнить их волейбольную команду. В десяти шагах от меня три девушки и двое парней лениво перекидывали мяч через сетку. Я пополнила, но игра не сложилась, и мы с молодым человеком, представившись другу другу, отправились гулять по пляжу.

Молодого человека звали Илья Авербах. Высокий, спортивный, прекрасно сложенный, с неправильными, но выразительными чертами лица, он старался понравиться и преуспел. Мы договорились встретиться на пляже на другой день. Наутро он подошел, сделал вид, что видит меня впервые, и, имитируя манеры деревенских парней, развязно спросил: «Деушка, а деушка, вы сами-то откуда будете?»

Оставшиеся дни каникул мы много времени проводили вместе. Я в те годы не была знакома с зарубежными актерами и только гораздо позже обратила внимание на его поразительное сходство с Полем Бельмондо. Но тогда не Илюшина внешность произвела на меня впечатление. Меня сразила его эрудиция. Из его уст вылетали, как рассыпавшиеся жемчужины, имена американских писателей, французских поэтов, немецких экспрессионистов и философов. Он напевал арии из итальянских опер, ругал и хвалил неизвестных мне дирижеров. Когда мы вернулись в город, Илья пригласил меня в гости и дал почитать сборник Хемингуэя «Пятая колонна и первые тридцать восемь рассказов».

Впоследствии оказалось, что наши родители были давно знакомы. Илюшина мама Ксения Владимировна (домашнее имя – Киса Куракина), все еще красивая в ее годы дама, была актрисой. Папу я не помню, но мои родители и их друзья были с ним знакомы и называли его почему-то «пивной король».

В то лето, а это был 1952 год, Илюша окончил школу и поступал в 1-й медицинский институт, а мне предстоял еще один школьный год.

В институтские годы мы виделись не очень часто, но неизменно бывали друг у друга на днях рождения и прочих вечеринках. Зато потом нас сблизила пламенная страсть к рулетке. Наш общий приятель Роман Каплан, о котором я расскажу ниже, раскопал в подвале своего дома на Каменноостровском проспекте миниатюрную красного дерева рулетку. Сбоку на раме было нацарапано: «Андрей Белый должен три рубля». Роман клялся, что узнает почерк Горького. Мы играли ночи напролет «на копейки», но чаще «на так», ибо денег не было. Илья Авербах был одним из самых одержимых игроков. А кроме него – сценарист Саша Шлепянов, Роман Каплан и мы с Витей.

Потом рулетка была забыта, и Авербах увлекся бриджем. Он и его вторая жена Наташа Рязанцева даже участвовали в командных турнирах, неофициальных, поскольку в Советском Союзе бридж считался не спортом, а пока еще не изжитым «пережитком капитализма в сознании людей». Поэтому турниры проводились не в России, а в более свободомыслящих Эстонии, Латвии и Литве.

Илья был первым из наших друзей, который решил, что приобретенная в юности специальность вовсе не должна определять всю остальную жизнь человека. Он всегда мечтал о работе в кино, и когда ему представилась возможность поступить на Высшие сценарные курсы, только что открывшиеся в Москве, он схватился за эту возможность. Впоследствии по его примеру уехали в Москву учиться на литераторов Игорь Ефимов и Анатолий Найман. Я побоялась и так и проработала всю свою советскую жизнь в геологии. А ведь всё могло сложиться иначе.

Илья не раз бывал упомянут в русской поэзии. Факт его отъезда в Москву в связи с поступлением на сценарные курсы отмечен Иосифом Бродским в Оде, посвященной нашему коту Пасику.

(Эйбочка – Эйба Норкуте – первая жена Ильи Авербаха и мама его дочери Маши.)

А Евгений Рейн писал: