Страница 7 из 42
– Берите его! – сказал Ванданов. – В одеяло заворачивайте!
И верещавшего императора, завернув в одеяло, потащили по тюремному коридору словно куль.
Ванданов, обращаясь к своим охранникам, говорит им:
– Ищите Хатан Батора, скорее.
И в это время тишину ночи взорвал выстрел – один, второй, десятый.
Это Мунго и оставшийся возле коней охранник отстреливаются от гаминов, которые бегут к воротам тюрьмы. Метко стреляет Мунго, не спеша, выборочно.
Застонал охранник, сидевший на лошади подле него, сполз с седла.
Мунго видит, как из ворот тюрьмы выбегает Ванданов с тремя спутниками, чуть не волоча под руки императора Богдо Гэгэна. Они сажают его на коня. Ванданов хрипит:
– Придержи их, придержи гаминов.
Мунго кивает головой. Всадники уносятся в ночь. Гамины кричат что-то, а Мунго неторопливо, прислушиваясь ко все удаляющемуся конскому ржанию, продолжает стрелять в солдат. Потом, когда топот коней стих, он дал шпоры своему коню и ринулся вслед за скрывшимися в ночи. Ему нужно было проскакать через площадь, залитую лунным светом, и когда ему оставалось еще два шага до темноты, до тени от высокого забора, шальная пуля свалила его лошадь.
Конь придавил Мунго, гамины бросились к нему, стали бить ногами в лицо. Они что-то кричали ему и волокли по лунной улице к тюремным воротам.
Тревожной ночью – где рацией, где по прямому проводу – неслась с Востока, через громадные просторы Сибири и Урала, через заснеженную голодную Волгу в Москву составленная из хитрых цифр шифровка в Реввоенсовет республики – Склянскому.
А когда усталые шифровальщики по знакомому им коду перевели колонку цифр в строчки слов, заместитель председателя РВС республики Склянский, зажав свою большую голову сухими ладонями, углубился в чтение:
«Сообщаю, что положение на Востоке республики крайне угрожающее. Войска барона Унгерна, которые в русской советской печати легкомысленно называют бандами, являются действительно серьезнейшей угрозой для жизни республики. Войска соединений Унгерна, прекрасно вооруженные, подчиненные воле и военному разуму барона Унгерна, захватили уже половину Монголии, прикрываясь лозунгом освобождения монголов от китайских империалистов. Народ Монголии обманут Унгерном и верит, что барон пришел освободить их по поручению всего русского народа. Как мне стало известно, в ближайшие дни Унгерн собирается атаковать столицу Монголии Ургу, выбить оттуда китайских оккупантов и провозгласить создание союзной ему монархической Монголии, которая пойдет следом за ним в его борьбе против нашей республики.
Всю дальнейшую информацию я буду пересылать по мере возможности по установленным заранее каналам».
Подпись под шифровкой – 974. Склянский знает, от кого эта шифровка. Склянский достает красный карандаш и в верхнем левом углу пишет: «Переслать товарищам Ленину и Дзержинскому для ознакомления».
ТЮРЬМА. Сумеречно. Два ящика. Из отверстий, проделанных в ящиках, с деревянными колодками на шее торчат две головы, одна против другой. Ящики маленькие – не повернуться. В ящиках двое – Хатан Батор Максаржав и Мунго. Мунго весь окровавлен, а лицо Максаржава желто и пергаментно, хотя и без следов побоев.
Мунго пробует вертеть шеей. Скулы играют на щеках.
Хатан Батор тихо спрашивает его:
– Что ты сделал такое, что они удостоили тебя такой чести? В эти ящики гамины сажают самых именитых врагов.
– Я помог освободить императора.
Хатан Батор кивнул, чуть улыбнулся:
– Сделал – не бойся… Боишься – не делай…
Мунго посмотрел на своего соседа и спросил:
– Кто ты, чтобы меня учить?
– Хатан Батор Максаржав.
Мунго посмотрел на него и сказал:
– За тебя поют молитвы во всех монастырях.
– Видно, без пользы. Может, неделю продержусь, сил нет больше.
Открылись ворота тюрьмы, и яркий солнечный свет ворвался в это жуткое вместилище пыток, крови и слез. Трое гаминов подошли к ящику, в котором был заключен Мунго, и один из трех, развернув свиток, зачел:
«Бандит Мунго Харцкай приговаривается наместником к смертной казни – четвертованию – завтра утром, с восходом солнца».
Так же, как появились, гамины ушли – будто истуканчики. Ступают ровно, говорят тихо, в глаза не смотрят.
Затворили за собой дверь. Лязгнул ключ, и снова стало темно и сумеречно.
– Мне погибать не страшно, – сказал Мунго, – я сто раз умирал, я привык умирать. Хатан Батор Максаржав, спаси Дариму.
Хатан Батор пожевал губами, спросил:
– Жена?
– Невеста.
– Где она?
– Где-то в Урге… Гамины угнали…
– Как я ее узнаю?
Мунго долго молчал, а потом вдруг лицо его разгладилось от морщин, он вздохнул – как-то прерывисто, по-детски – и сказал, улыбнувшись:
– Она самая красивая под солнцем.
Гремит уличный бой. Ургу пытаются удержать гамины, но с сопок, тесня противника, растекаются лавиной войска барона Унгерна.
Унгерн со своим штабом стоит возле монастыря Кандан, наблюдая в бинокль за боем.
Оборачивается к свите и говорит:
– Возле реки гамины здорово держатся.
Встречается глазами с Сомовым, щурится, цедит:
– Ну что, координатор? Координировать легче, чем землю жрать?
– Барон, образность вашего языка меня подкупает.
– Мой маленький анфан тэррибль, история простит мне мой язык – история не простит только одного – бездействия…
– Вы позволите мне покинуть вас?
– Караван в Харбин ожидается послезавтра.
– Я имею в виду передовую, барон, передовую.
И не дождавшись ответа барона, Сомов пустил коня вперед.
Сомов пришпорил коня и пустил его туда, в самое пекло уличного боя. Унгерн долго смотрел ему вслед, потом подмигнул Ванданову и сказал:
– Скоро вернется. Штабист. А в седле, между прочим, держится неплохо. Только здесь не Елисейские Поля.
А то место, куда скачет Сомов сейчас, – гостиница для офицеров-гаминов, превращенная в крепость: два пулемета держат все улицы под обстрелом.
Сомов спустился в город, привязал коня к заборчику, лег рядом с казаками.
– Ну? – спросил он. – Что лежим? Устали?
– Ваше благородие, из пулеметов садят, головы не подымешь. Вон сколько наших покосили.
– Гранаты есть?
– А какой толк? Не достанешь их. Там штаб у них, офицеры живут.
– Отползайте за пагоду, – попросил Сомов, – не все, не все. Вы постреливайте, шумите больше.
Трое казаков отползли вместе с Сомовым к лошадям. Сомов достает из кожаного подсумка веревки, бросает их казакам.
– А ну привязывайте меня под брюхо.
– Ваше благородие, лошадь повалят, вас замнет.
– Ну! – прикрикнул Сомов. – Быстренько.
Выносится из-за маленькой пагоды конь, несется во весь опор через площадь к зданию хунхузского штаба, туда, где пулеметчики засели. Конь без седока, на седло накинута попона – цветастая, видно, какому князю конь принадлежал. Пулеметчики смотрят на коня, который несется через площадь, смеются, говорят что-то друг другу. Один из них скручивает лассо, чуть поднимается с земли – хочет заарканить коня, но в это мгновение Сомов бросает две гранаты – одну за другой. Грохочут разрывы, ржет конь, поднявшийся на дыбы, ревут казаки, бросившиеся в штыковую.
Сомов берет левой рукой нож, который был зажат у него во рту, перерезает веревки, акробатически выпрыгивает из-под коня, катится кубарем по земле, быстро отползает к заборчику, перемахивает через него.
Тот молоденький, ласковый офицер, который захватил Дариму, сейчас хлещет девушку по щекам, тащит ее к машине. А она вырывается от него, то и дело оборачиваясь к востоку – туда, откуда гремят залпы унгерновских орудий. Гамины, пробегающие мимо офицера, который тащит за собой девушку, вытягиваются по стойке «смирно», козыряют офицеру. Он что-то кричит им на своем языке. Они помогают ему бросить Дариму в машину. Девушка пытается выбраться из машины, но офицер снова бьет по лицу и в яростном остервенении срывает у нее сережку – точь-в-точь как та, что у Мунго в мочке.