Страница 15 из 42
А в это время громадный орел вырвался из клетки. Затрещали крылья. Отшатнулся Унгерн. Вскочил с кресла генерал Балакирев.
Второй орел выскочил. Сел на стол, размахивает крыльями. Тонко кричит Унгерн.
Сомов, схватив генерала Балакирева, прикрываясь им, пятится к двери. Грохот выстрела. Орел, обмякнув, падает на стол.
Сомов открывает дверь, швыряет Балакирева перед собой. Генерал падает на пол, Сомов несется по коридору, расталкивает встречных военных.
И возле самой двери, когда, казалось, еще секунда – и Сомов будет на свободе, какой-то маленький офицерик вытянул мысок, Сомов споткнулся и растянулся на полу. На него бросились сразу несколько человек, скрутили руки, подняли – бьют кулаками в лицо, рвут френч, дергают за волосы. Унгерн протолкался сквозь толпу, смотрит, как избивают Сомова, жадно глядит ему в глаза, наблюдает за тем, как ведет себя Сомов.
– Стоп, – медленно говорит он, – побежденный враг уже не враг, отведите его ко мне.
…Унгерн сидит в кресле напротив Сомова. Руки Сомова в наручниках. На столике перед Унгерном зеленый чай. Унгерн наливает чай в маленькие фарфоровые чашки.
– Угощайтесь, – предлагает он Сомову, – чаек отменно хорош.
– Благодарю, – Сомов кивнул на свои связанные руки, – но я пока еще не овладел тайной циркового мастерства.
– Я вас сам угощу, сам…
Унгерн сел на краешек кресла, совсем рядом с Сомовым, поднес к его рту чашечку, подождал, пока Сомов сделал несколько глотков, участливо глядя на него.
– Не горяч?
– Нет… Вполне…
– Как вы нелепо попались-то, а?
– Не говорите…
– Не ждали Балакирева?
– Почему? Ждал…
– Будем в открытую или придумали себе историю?
– А вы как думаете? Мне интересен, в общем-то, ваш опыт. Как бы вы поступили?
– Вы с моим досье знакомы?
– У вас занятное досье. Мы в Берлине им интересовались.
– Хотите выдать себя за агента Берлина? – спросил по-немецки Унгерн.
– А почему бы нет, – тоже по-немецки ответил Сомов. – Почему нет.
– Концы с концами не сходятся. Я не Берлину интересен, я интересен Москве. Политический деятель интересен только тому, кому он угрожает. Еще чаю?
– С удовольствием.
– Прошу вас. Выпейте, а я буду говорить. Хорошо? Так вот, милейший мой, спасти вас может только одно: ваша работа как двойного агента.
– Я в эти игры не играю, барон.
– Салтыкова-Щедрина знаете?
– Я его люблю.
– Так вот, по Салтыкову – русский народ все сожрет, только б не на лопате… Ради идеи можно погибать, но во имя этого народа, право, смешно. Я обращаюсь к вашему разуму интеллигента. Чем страшнее народ, тем тоньше интеллигенция в этом народе. Правда за мной, дружище, правда за моей позицией: поверьте, это выстрадано. Я сделаю страну, в которой миллион элиты будет подтвержден ста миллионами концлагерных рабочих. И этот миллион элиты принесет в мир новый Рим и новые Афины, новое Возрождение, новый Ренессанс. Я отдам часть будущего сияния, которым благородный мир окружит мою элиту тем, кто подтверждал работу мысли работой рук в концентрационных лагерях. Следовательно, вся нация будет осиянна, вся. Это моя мечта, я живу мечтой, но не честолюбием. А долг интеллигента – поддержать мечтателя. Ну как? А в довершение ко всему вы храбрый солдат, я ценю храбрость в интеллигенте, это редчайшее качество. Поэтому я предлагаю вам должность начальника моей политической разведки.
– Заманчиво.
– Согласны?
– А почему бы нет?
– Сейчас я вызову стенографиста, и вы продиктуете ему все про ваших прежних руководителей и расскажете про вашу работу здесь. Да?
Сомов отрицательно покачал головой, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза:
– Скорее кончайте, барон. Я здесь был один, так что надеяться мне не на что. Кончайте по-джентльменски, без зверства.
– Я вас пальцем не трону. Но с природой я не в силах состязаться. Подойдите к окну, пожалуйста.
Сомов и Унгерн подошли к окну, Унгерн взял бинокль, приладил его, приложил к глазам Сомова.
– Нет, нет, правее смотрите. Это крыша тюрьмы.
И Сомов увидел окровавленные лица людей, потрескавшиеся губы, вывалившиеся языки, волдыри на голых телах.
– Сорок три градуса показывает термометр, а на солнцепеке будет пятьдесят пять. Континентальный климат. А? Что делать, дружище? Будете диктовать здесь, или придется подумать под солнцем. А?
Едет по дороге все выше и выше в горы Мунго. Останавливается, оглядывается на город, поднимает к глазам бинокль, смотрит ургинские улицы, задерживается на штабе, видит большой «линкольн» возле подъезда, потом переводит бинокль дальше и охает: прямо перед ним окровавленное лицо Сомова на крыше тюрьмы.
Мунго, надвинув на глаза лисью шапку, подъехал к «линкольну», подошел к шоферу и сказал:
– Друг, у меня две девочки есть… Съездим… Тут рядом…
– Давай, давай отматывай отсюда, – лениво ответил шофер, разморенный жарой.
– Одна блондинка, другая черненькая, – продолжает Мунго, осторожно присаживаясь рядом с шофером.
Тот свирепо глянул на Мунго и осекся: в ребра ему уперся маузер.
– Пристрелю, – сказал Мунго шепотом. – Буддой клянусь! Езжай.
Шофер включил мотор, тронул машину. Мунго свистнул коню, тот побежал следом.
Несется «линкольн» к тюрьме, навстречу машине выскакивают стражники, на всем ходу «линкольн» врезается в толпу стражников. Мунго палит в остальных, которые в ужасе разбегаются, машина тормозит возле стены, Мунго кричит:
– Прыгай, Сомов, прыгай вниз!
А Сомов лежит, обгоревший, и медленно ползет к краю крыши – еле-еле двигается, а уж стреляют где-то, визжат казаки, слышно конское ржанье.
– Ну! – кричит Мунго. – Скорей, Сомов!
Он успел заметить, как шофер тянется к ручке, чтобы выпрыгнуть из машины. Мунго ударяет шофера рукоятью маузера, кричит:
– Пристрелю! Сидеть!
Подполз к краю крыши Сомов, и здесь силы оставили его, Мунго подтянулся к нему, ухватил его за шею, Сомов громко застонал. Мунго сбросил его в машину, крикнул:
– Гони!
И начинается погоня казаков за машиной. Мунго отстреливается.
Сомов почти без сознания лежит на заднем сиденье. И вдруг машина начинает выделывать восьмерки – вот-вот перевернется. Мунго оборачивается к шоферу, а тот лежит на руле с простреленной головой.
– Сомов! – кричит Мунго. – Сомов! Его убили, Сомов!
Машину разворачивает и несет обратно на преследователей.
– Сомов! Сомов!
– Помоги мне, – хрипит Сомов.
И Мунго перетаскивает его на переднее сиденье. Сомов берется за руль распухшими, обожженными пальцами, плачет от боли, матерится, шепчет что-то окровавленными губами, а Мунго стоит рядом с ним, широко расставив ноги, и выборочно стреляет в преследователей.
Отстает постепенно погоня. Несется вперед машина. Кипит вода в радиаторе.
ЮРТА СТАРИКА, У КОТОРОГО ОСТАЛАСЬ ДАРИМА. Хлещет яростный дождь. Грохочет гром. Зеленые молнии высвечивают низкое небо, затянутое причудливыми белыми тучами.
Мунго вносит в юрту Сомова, кладет его на кошму, говорит:
– Старик, молись за него. Дарима, вари травы дамбасу. Он обожжен до костей.
– Мунго, – тихо говорит Сомов, – возвращайся поближе к Урге. Будь тенью Унгерна. Ходи по ночам следом за ним, не отставай от их армии, все время иди следом верстах в трех – пяти, чтоб тебя могли найти мои люди, если понадобишься. Ты отвечаешь за Унгерна, он нужен нам… Дарима, ну-ка покажись мне, – вдруг мягко улыбнулся Сомов.
Девушка смущенно закрылась рукавом. Сомов закрыл глаза, вздохнул и прошептал:
– Пусть старик помолится, чтобы завтра утром я смог встать…
Мунго отвел Дариму к котлу, в котором кипели травы, и, прислушиваясь к медленному песнопению старика, стоявшего перед трехглазым Буддой, говорил невесте:
– Дарима, старик даст коней, ты должна завтра отвезти Сомова к Хатан Батору Максаржаву, он возле Кобдо. Ты знаешь дорогу туда. Мимо синей реки. Там вы смените коней в юрте у Дугаржава. Потом пойдешь дальше, через Рысью падь, и там сменишь коней, в юрте Ценде. Потом вы пройдете еще полночи и смените коней у охотника Цевена. Ты запомнила, Дарима?