Страница 13 из 42
– Заходи.
Та же ночь. Кабинет Унгерна. Сейчас здесь Унгерн и Ванданов. Унгерн оживленно снимает с себя дорожный френч, надевает просторную рубаху и говорит Ванданову:
– Ну что ж, вроде бы все хорошо, все хорошо. Все готовы, вот-вот выступим. Теперь так: что-то непонятно с этим вашим народным героем, кретином с перьями.
– Мунго, что ли? – говорит Ванданов.
– Да, с ним. Понимаешь, он был у красных. А если он был у красных, если его столько времени нет обратно, то я от этого ничего хорошего не жду. Посему…
Унгерн задумался, закурил трубочку, хмыкнул:
– Помнишь, я тебе говорил про кроссворды? Так вот, представь себе, что дней эдак через пять, в ночь перед наступлением на Россию, глашатаи всей Монголии сообщают народу, что от руки Сухэ Батора пал народный герой Хатан Батор Максаржав.
– Это как?
– Хитер, хитер, а дурак. Где же азиатская сердцевина твоя? У русского ум, у азиата – коварство. Ну, думай, думай, тренируй извилины… Не понял?
Ванданов отрицательно покачал головой. Унгерн остановился перед ним и сказал:
– Так вот что. Сейчас я еду к императору. Ты готовь коней. Завтра утром, самое позднее – ночью, поедешь с новым главкомом Северной армией Хатан Батором к передовым красным позициям.
– Так он же еще пока…
– Будет главкомом, а ты – его заместителем. Пришлю тебе записочку: «Убирайся дома, пора ждать гостей». Это сигнал. Записку сожжешь. Максаржава хлопнешь, забьешь тревогу – мол, красные здесь были, от Сухэ Батора.
– Понял я, – сказал Ванданов, – понял.
– Ну и слава богу.
– Ух и хитер ты, барон. А меня следом за Хатан Батором не отправишь?
– Запомни: только тех помощников убирают с пути, которые умны, во-первых, и пользуются любовью народа, во-вторых.
Унгерн снова улыбнулся непонятно:
– Не обижайся, ты у меня умен, умен, а вот с народной любовью туго – сатрапов-то не любят. Ничего, ничего, погоди, придет время, с тебя для Софийского храма икону прикажу написать. Ну, давай с Богом, собирайся.
КВАРТИРА СОМОВА. Мунго сидит в гостиной, а в маленькой комнатке Сомов сжигает на огне керосиновой лампы шелковку, прячет в карман часы – те, что вернул ему Мунго.
– Варя, – говорит он, – сегодня ночью уходит караван в Харбин. Вы сейчас уедете туда. Здесь вам оставаться больше нельзя ни часу.
Варя отрицательно качает головой. Сомов говорит ей:
– Вам не хочется ехать в Харбин?
Варя снова отрицательно качает головой.
– Вам хочется ехать в Москву?
Варя качает головой.
– В Париж?
– Нет.
– Полноте, – говорит Сомов Вареньке. – Полноте.
Он достает из кармана деньги, оставляет себе немного, остальную пачку протягивает женщине:
– Этого вам хватит для начала. А если защемит и станет очень плохо, в Париже найдете наших торговых представителей и скажете им, что муж ваш Сомов, что он сейчас в Москве и что вы просите дать вам возможность увидеть его. И вам эту возможность дадут. Во всяком случае, если я доберусь до наших.
– А если не доберетесь?
– Вы знаете, я почему-то очень верю, что нужно требовательно, настойчиво в самом себе сохранять, как в Бога, верование в дело. И я считаю, что дело – мы, знаете, затаскали это слово, – дело, это обязательно удача.
– Я как кошка, – говорит Варя, – только мурлыкать еще не начала, боялась все. Как кошка.
Она вздыхает, поднимается, застегивает чемодан.
– На сентиментальность тянет. А раньше была груба ужасно. Дай вам Бог. Я даже не знаю, как зовут вас. И тем не менее – спасибо вам.
Сомов, Мунго и Варя идут по ночной Урге. Они подходят к тому месту, где гортанно кричат караванщики, собираясь в обратный путь на Харбин. Сомов подходит к хозяину каравана, который едет в большом крытом экипаже, и говорит ему:
– Эту даму в Харбине отвезешь в самый центр, к Дзянь Сюа.
Он протягивает караванщику деньги, кладет в экипаж чемодан Вари.
Варя смотрит на него, спрашивает:
– Может быть, вы хотите, чтобы я еще немножко притворилась – ваша жена, уезжаю – плакать надо, целовать. Я могу.
Сомов сильно сжимает ее руку, подводит к экипажу. Помогает сесть.
Караванщик кричит что-то протяжное. Варя высовывается в окошко экипажа, шепчет:
– Спасибо, Сомов, спасибо.
Экипаж трогается с места, скрывается в ночи.
Сомов обернулся к Мунго:
– Тебе в городе оставаться нельзя, сегодня до утра надо уходить. Еще час или два. Пошли к доктору.
Возле дома доктора Сомов попросил Мунго задержаться, а сам вошел в квартиру к Бауриху.
Доктор спал тревожным сном пьяного человека, сжавшись в комочек на широкой тахте. Сомов тронул его за руку. Доктор ошалело завертел головой.
– Кто? Что? Зачем?
– Это я. Док, вы можете послушать меня?
– Не совсем. Голова трещит чудовищно. Дайте-ка мне, милый, скляночку, там спиритус вини ректификатум.
Сомов принес доктору склянку со спиртом, Баурих налил спирт в стакан, выпил, завертел головой, засопел носом.
– Знаете, – сказал он, – если бы на земле не было той сволочи, которая выдумала, как можно из хлеба или сахара гнать спирт, то мир был бы спасен от войн и революций.
– Послушайте, док, – сказал Сомов, – в сейфе у барона, как я узнал сегодня точно, лежат страшные документы о моей жене. Ее трагедия стала достоянием гласности. Вы знали Варю раньше. Только вы можете мне помочь достать все это из сейфа Унгерна.
– Полковник сошел с ума?
– Полковник в своем уме.
– Вы знаете мое отношение к этому истерику, Сомов, но как я смогу помочь вам?
– Очень просто. В какое время вы его колете?
– Четыре раза в день.
– Вечером? Ночью? Утром?
Доктор посмотрел на часы.
– Черт возьми, сколько сейчас по вашим? Эти стоят.
– Сейчас три.
– Он просыпается в пять утра. В пять я его колю, и он начинает работать.
– Ясно. Так вот, вместо наркотика вы ему вкатите снотворное. И все. Только окно перед уходом отворите – то, что во двор выходит.
– Сомов, вы верите в сны?
– Верю.
– Мне снилось, будто черные быки наперегонки по полю гоняют, а поле выложено Врубелем – демоны лежат, руки по-бабьи запрокинули, а лица их все мелком крест-накрест перечеркнуты. К чему это, а?
– В бридж сегодня не играйте, просадите все.
– Когда вы хотите все это делать?
– Сегодня…
Та же ночь, только звезды ярче блещут – дело идет к утру. На приступке домика Унгерна дремлет казак. Он вытягивается по стойке «смирно», когда из дома выходит доктор с маленьким чемоданчиком под мышкой. Провожает доктора глазами, пока тот не скрывается в темноте. Снова садится, тяжело борется с дремотой.
Прокричал петух, второй, третий. Пролаяли собаки, и снова тихо.
К заборчику, окружающему внутренний двор дома Унгерна, подкрадывались две тени.
Это Сомов и Мунго. Сомов перемахивает через забор и ждет мгновение. Потом быстро подходит к окну, бесшумно подтягивается на руках, залезает в комнату.
Унгерн во сне говорит какие-то жаркие, быстрые слова. Сомов осторожно подходит к его одежде, быстро ощупывает карманы, достает связку ключей, подходит к сейфу, отпирает его, достает бумаги, карты, документы. Отходит к столу, на который падает белый лунный свет, открывает папку с грифом «Святая святых», и чуть ниже – «План кампании». В папке – карты с направлением главного удара. И Сомов быстро перерисовывает план. Листает дальше.
На белом листе бумаги донесение:
«Сроки выступления Бакича, Резвухина и Семенова будут переданы послезавтра курьерами. Посол в Пекине Киселев».
Сомов чуть слышно ругается, захлопывает папку, открывает следующую. Там письмо, отстуканное на машинке:
«Бакичу, Семенову и Резвухину. В ближайшие дни будет уничтожен “красными агентами” Хатан Батор Максаржав, что послужит для монгольских частей сигналом к мести. Сроки выступления будем ориентировать, подгоняясь к этому дню».