Повстанец

— Напиток из корней релии, лепёшки токса, жареные плоды кетво, — чётко отрапортовал Карлик. — К лепёшкам будет подан белый соус.

"Вот только плоды для соуса мы ещё не научились выращивать на океанских шельфах" подумал Каэ. "Многому ли мы вообще научились? Думаем, что в равновесии с мирозданием… Но мы же не одни. Да и мы не совершенны… Только думаем, наш путь — правилен. А если…"

Он помотал головой, словно отгоняя эти мысли. Остатки одного из тех снов, что смущали Каэ в последние ночи.

— У тебя, друг, хорошие отношения с Мастером, — заметил Каэ, запахиваясь в халат. — Как это у тебя получается?

— У уважаемых людей и слуги пользуются уважением, — ответил старой пословицей Карлик.

"Надо же" подумал Каэ. "Совершенствуется железяка на лапках! Уже освоил лёгкий подхалимаж… Те ли книги он по информационному каналу заказывает? Как бы исправлять его не пришлось…"

— Присмотри за ванной, — сказал Каэ. — Я постраюсь недолго…

"Нужно, чтобы и мои глаза были видны… Со мной что-то не так. Не так!"

Экран в спальне засветился ровным розовым светом.

Гравилёт с надсадным воем на бреющем полёте прошёл над покинут посёлком. Руины домов ещё дымились, свежой золой пылили улицы и тёмный от крови песок ветром поднимался в воздух.

Солдаты Республики слишком быстро ушли из разгромленного ими посёлка: не успели стащить тела расстрелянных в яму и сжечь напалмом. Да и саму яму не успели выкопать.

Трупы лежали на улицах… точнее, бывших улицах. Откуда взяться улицам, если нет домов?

Трупы мужчин, женщин, детей.

Раскрытые рты. Глаза с отражением неба. Ноги, потерявшие землю.

Лбы с чёрно-красными точками пулевых отверстий. Груди и животы, в клочья разорванные пулемётными очередями. Разбитые прикладами затылки…

Они лежали повсюду — в беспорядке. В ненавидимом Республикой беспорядке.

В тщетной попытке спастись. В прерванном беге. Оборвавшейся жизни.

В попытке преступно нарушить любимый Республикой порядок.

Порядок, с которого начинается Свобода.

Теперь Порядок и Свобода пришли к ним.

Только случилось это как-то очень неожиданно, так что некторые из убитых и после смерти удивлённо смотрели в небо, будто и сейчас, после смерти, пытаясь запоздало понять…

Как же получилось-то так?

Им странно было быть мёртвыми.

Гравилёт пошёл на второй круг, развернулся, подлетел к площади. И замер.

Лётчик включил камеру внешнего обзора.

Видеокамера блеснувшем на солнце глазом оглядела жёлтым песокм усыпанную площадь, что лежала теперь под стальным брюхом гравилёта.

Лётчик настроил картинку на экране, пригляделся… И в ужасе надавил на кнопку выключения.

Нет, возможно…

"Мне показалось" прошептал лётчик. "Не может быть, в самом деле! Не может… Мне показалось, я не видел! Не видел…"

Теперь он нещадно ругал себя за то, что зачем-то включил обзор.

Кого он хотел найти? Оставшихся в живых?

Или этих…

Да, здесь на площади. Здесь был настоящий порядок.

Тремя (он успел заметить — тремя!), ровными…

Тошнота подкатила к горлу и лётчик стал глотать ставшую вдруг тягучей слюну.

…рядами лежали мёртвые… убитые младенцы. Похоже, перед убийством их распеленали.

Потом клали на землю, вот так, аккуратно, чтобы общий ряд получился ровным. Клали на змелю, а потом убивали. Прикладом разбивали череп.

И оставили так, рядами. Неживых — наедине с чьей-то злою волей приманенной на площадь ненужной, особенно страшной рядом с младенцами смертью.

Лётчик отпустил ручку управления, схватился за виски и зашептал молитву.

— Смотрящий, — взорвался криком динамик, — говорит Смотрящий! Борт-пятнадцать, что за шум у вас?

"Микрофоны" с тоской подумал лётчик. "В кабине микрофоны, эти гады в штабе всё слышат… Осторожней надо… Боги, смилуйтесь! Меня в дыру загонят либо я тут сам с ума сойду. За что же это мне?"

Лётчик сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

"Всё хорошо… хорошо…"

— Борт-пятнадцать — Смотрящему, — подчёркнуто спокойно отрапортовал лётчик. — Постороннего шума нет, вслух для себя комментирую картинку на экране.

— Что внизу? — спросил Смотрящий.

— Движения нет, — ответил лётчик. — Всё чисто!

При слове "чисто" почему-то опять стало тошнить.

"Нет, не надо… Я хороший, хороший! Правда!"

— Обработать! — отрезал Смотрящий. — Залп — и никаких следов.

— Принято, — ответил лётчик.

И, переведя передатчик на резервную волну, произнёс в микрофон:

— Всем штурмовым группам…

Ему показалось, что говорит он медленно, почти по слогам.

— Говорит борт-пятнадцать. Обработка местности! Всем покинуть квадрат один-один. Осторожней, рябета, поджаривать буду на полную мощность!

"Никаких следов…"

Он, конечно, не произносил этих слов даже шёпотом. Просто подумал.

"Проклятые микрофоны! И что за демоны вас придумали!"

Впрочем, он знал, что за демоны нашпиговали кабины всех гравилётов подслушивающими устройствами и системами контроля.

Эти демоны — инженеры из технической службы полевой жандармерии.

— Ах, красавица, я весь в огне! — запел динамик.

"Вот шутники!" подумал лётчик. "Это Генфер дурачится… Нашёл время!"

— Кто эфир засоряет?! — рявкнул Смотрящий. — Борт-одиннадцать, это вы?

— Я! — весело ответил Генфер. — Поднимаю боевой дух товарища!

— Ещё раз так поднимете — отдам под трибунал, — пообещал Смотрящий.

Генфер промолчал в ответ. Впрочем, мысли его лётчик и так мог угадать.

У самого были такие… нелояльные.

Разве только мотив дурацкой песенки, что распевали они вместе с Генфером в отпуске в одном из кабаре Готтарда, в такой момент показался ему неуместным, точнее — неуместно, едва ли не издевательски, легкомысленным.

"Но Генфер далеко" успокоил себя лётчик. "Он не видит то, что вижу я… Весь в огне! Скажет тоже…"

Лётчик слегка потянул ручку управления на себя и увеличил тягу планетарных двигателей.

Гравилёт послушно пошёл вверх, с небольшим наклонов вправо, по полукругу уходя в высоту.

— Эшелон-три, — доложил лётчик. — Внимание! Удар!

Он нажал кнопку запуска плазменной установки. В днище гравилёта отошли в стороны крышки люков, закрывавших излучатели плазменных установок.

Бортовой компьютер автоматически затемнил стёкла кабины и вывел на экран на пульте управления увеличенную картинку: улицы посёлка, схваченные линиями красного, размеченном рядами цифр, перекрестья прицела.

"Я ведь точно над площадью" подумал лётчик. "Или… шагов на сорок в сторону?"

И потёр виски, с трудом удерживаясь от желания инстинктивно зажмуриться.

"Чего раскис?" упрекнул он себя. "Первый раз, что ли?"

Бледно-голубое сияние волнами пошло по корпус гравилёта, свист двигателей сменился надрывным гудением — и плазменные установки с рёвом извергли вниз потоки слепящего, белого, испепеляющего, мертвящего света.

На экране квадраты бывших кварталов посёлка исчезли в белой, клубящейся и вспыхивающей короткими огненными всполохами серой пелене, синими искрами по экрану пошли помехи.

В доли мгновения огонь поглотил остатки жилищ, тела погибших, саму память о бывшей здесь жизни, и почерневшая земля покрылась быстро спекающейся от жара каменеющей коркой.

Серая пелена чернела, раскалённый воздух поднимал вверх облака тёмного пепла.

Пепла, в который обратились люди, дома, книги, цветы на полках, блокноты с расписанием ненаступившего дня, именинные записки с обещаниями долгой и счастливой жизни, подарочные адреса, нити с узелками на память…

Одежда, машины, тележки с продуктами, шкафы с медикаментами, полки с непросроченными продуктами.

Всё, всё, всё — копившееся годами.