Холод твоего сердца

Тема первая. Поезд на фронт

Октябрь в этом году выдался тёплым. Месяц перевалил за половину, а термометр продолжал показывать лёгкий минус, то и дело откатываясь к нулевой отметке, чтобы затем, натужно и судорожно, пытаться сползти к холодному полюсу шкалы. За городом лёгкий снежок успел устойчиво лечь на ветви карликовых берёз, пихт и северных кедров. А на улицах выпавшее снежное покрывало ежедневно месили тысячи ног военных и гражданских специалистов, было слякотно и скользко.

Особенно скользко становилось ранним утром, когда размоченная с вечера грязная слякоть застывала в холодные ночи причудливым полупрозрачным налётом, как ковром покрывая улицы Нового Уренгоя. Город просыпался рано и спешащие по утренним делам и заботам люди шагали осторожно, привычно ругая дворников, физически не усевающих посыпать песком и солью все улицы, дворы и переулки.

Но время идёт размеренным ходом и постепенно наступает день. Зацепившееся за горизонт самым краешком, солнце поднялось выше и выше, золотя не только тонкие усики антенн комплекса дальней связи, верхушку фонтана-паруса в парковой зоне, и мемориалы великой отечественной на площади памяти. Всё больше света проливало светило в прищуренные окна домов и на широкие улицы. По мере того как теплел воздух, разбитая ногами и колёсами ледяная корка распадалась и превращалась в грязь.

…тяжёлый танк проекта «мизгирь» в арктической модификации, предназначенной для работы на дальнем севере, вздрогнул, словно был живым существом, а не собранным из композитных сплавов и укреплённой керамики, с редкими вкраплениями пластика и стекла, тридцатитонным чудовищем. С величественной медлительностью, вполне подходящей грозной боевой машине, он медленно выпрямился на всех восьми манипуляторах: четырёх «опорных» и четырёх, так называемых, «рабочих», которые, при необходимости, тоже могли служить опорой и нести закруглённое, похожее на лежащее на боку яйцо, «тело» мизгиря.

Шагающий танк осторожно, по одному, приподнял четыре «рабочих» манипулятора, оставшись уверенно стоять на четырёх опорных. Для того чтобы худо-бедно двигаться мизгирю хватило бы и трёх конечностей, не важно опорных или рабочих. Тем более, что они не так сильно и отличались, и вполне могли заменять одна другую. Но для ведения эффективных боевых действий были необходимы как минимум четыре функционирующих манипулятора.

Приподняв «рабочие» конечности танк шевельнул ими, как будто пилот решил фривольно помахать нетерпеливо ожидающему внизу военному приёмщику, торопившемуся передать новенькую, только с завода и после прохождения приёма-сдаточных испытаний, машину её новому пилоту-водителю. На самом деле пилот проверял выход прочнейших полуметровых клинков мономолекулярной стали на конце рабочих конечностях мизгиря. Матовая сталь, выращенная по технологии «длинных молекул» могла перерубить с размаху стальную балку диаметром в пять сантиметров. Такие клинки практически незаменимы при инженерных работах и в бою на сверхкоротких дистанциях, когда пилоты не имели возможности использовать дальнобойное оружие.

Стоящий внизу военный приёмщик несколько раз притопнул ногой, выказывая обуревающее его нетерпение. Всем своим видом он показывал, как торопиться, как много танков ему ещё нужно передать ожидающим своей очереди пилотам-водителям и сколь не своевременно будет сейчас устраивать полную проверку функционала и без того находящейся в совершеннейшем порядке боевой машины.

Вот только у принимавшего машину пилота-водителя, младшего лейтенанта Горазда Александровича Романенко, имелось на этот счёт своё мнение и угождать приёмщику он нисколько не спешил. В конце концов это ему, Горазду, предстоит вести этот мизгирь в бой, а вовсе не недовольному задержкой военному приёмщику, который передаст вверенные ему танки и укатит обратно, в Салехард. Это ему, а не приёмщику предстоит воевать на машине вторым номером, пилотом-водителем, вместе с пока неизвестным Горазду пилотом-стрелком, он же командир шагающего танка со штатным экипажем из двух человек.

Поэтому Горазд вовсе не торопился подписывать акт приёма, который заранее подготовил приёмщик, чьё имя он не расслышал, когда тот представлялся, да и не важно, всё равно в документах будет указано. Ветер трепал, грозя вырвать широкий, как парус для миниатюрной модели парусного кораблика, планшет из рук приёмщика и тому пришлось убрать его в сумку, чтобы не продолжать держать в руках, что выглядело со стороны довольно глупо.

Чувствуя за спиной железобетонную поддержку инструкции, требующей от пилота, при приёме новой техники, провести как минимум малый тестовый комплекс, а если ему что-то покажется подозрительным, то в воле Горазда запустить на прогон и большой тестовый. Может быть он так бы и сделал, просто, чтобы досадить военному приёмщику, державшему себя как будто это он, на личные средства, построил шагающий танк и сейчас доверяет его младшему лейтенанту Романенко исключительно по доброте душевной, делая тем самым великое одолжение. Вот только приёмщик прав в одном. Следом за Гораздом, приёмки своих мизгирей ожидает ещё пара его товарищей по бронетанковому училищу и нужно быть настоящей свиньёй, чтобы заставить их ждать пока он пройдёт большой тестовый комплекс. Конечно, если только у него не возникнет обоснованного сомнения в работоспособности хотя бы одного узла грозной боевой машины.

Но последнее вряд ли. Машина работала точнее, чем часы. Доставивший мизгирь с салехардского танкостроительного завода, в своё время эвакуированного откуда-то из-под Красноярска, приёмщик, хотя и выглядел неприятным типом, но явно знал своё дело, и мизгирь был в полном порядке. Разве только полностью отсутствовал боекомплект, но так и должно быть до того, как новенький танк примет постоянный пилот.

— Чёртов южанин!

Продолжая выполнение малого тестового комплекса, Горазд включил внешние динамики. Интеллектуальная система мизгиря тут же отсеяла лишние звуки и слова приёмщика, произнесённые им себе под нос, донеслись до Горазда так чётко и ясно, как будто тот прошептал их ему в самое ухо.

Юноша вздрогнул, но сумел сдержать себя в руках. Выполняя его команды, система оперативного наблюдения приблизила лицо похоже смирившегося с вынужденной задержкой военного приёмщика. Он застегнул расстёгнутый было воротник и явно приготовившегося ждать пока вчерашний курсант закончит прогон малого тестового комплекса. Его щербатое, с массивным носом-котлетой, лицо заняло весь экран.

Чёртов южанин.

— Сам ты южанин, — ответил Горазд точно зная, что внешние динамики выключены и приёмщик его не услышит. — А я родился в Новосибирске.

Приёмщик ничего не ответил потому, что не слышал. На занявшем весь экран лице были видны два созревающих на подбородке и на щеке, около левого уха, юношеских угря. И волосы у него были жидкие, как пакля, и вдобавок секлись. Это видно под увеличением даже несмотря на короткий ёжик по-армейски коротко подстриженных волос.

— Из Новосибирска, — повторил Горазд, просто чтобы услышать свой голос. — Я родился в Новосибирске.

Впрочем, это ничего не меняло. Для коренных жителей «пояса жизни» устойчиво удерживаемого остатками российской армии: Анадырь-Якутск-Мирный-Норильск-Новый Урегой-Салехард-Воркута и, наконец, Мурманск — он был таким же «южанином» как какой-нибудь выходец из Краснодара, Махачкалы, Ростова-на-Дону или Москвы.

Чёртов южанин!

Но он ведь не виноват в том, что военные, в своё время, эвакуировали именно его. Именно его, а не другого, ничего не понимающего ребёнка, разом лишённого семьи и вырванного из знакомого окружения. Спасли его, а не другого. Ему было тогда всего четыре года. Он никак не мог повлиять на этот процесс. Ведь так?

В глубине души Горазд вовсе не был в этом окончательно уверен. Поэтому сказанные в сердцах, себе под нос, в общем-то обычные слова военного приёмщика салехардского танкостроительного завода его столь сильно задели. Также как задевали на протяжении учёбы сначала в интернате, потом в центре общей военной подготовки и наконец в военной академии бронетанковых войск Нового Уренгоя, сборной солянки из эвакуированных с начала вторжения танковых академий из разных городов России.