Страница 8 из 18
Весь в себе, с застывшим гипсовым лицом, подперев голову, Петр Артемьевич с позиции пережитых лет пытался понять, добраться до сути тех страшных дней истории, которым он был свидетель, в которых его сын принял трагическое участие. И будучи в этот глухой, ночной час один на один с собой, со своей совестью и Богом, он не пытался рядиться в одежды гордости, не искал в себе и того особого, напускного бодрого духа, что, как пламя свечи, спокойно и ровно освещает сумеречье сомнений. Думая о польском мятеже тридцатых годов, не искал он и лживых слов, за которыми прячут люди свою искренность, свои чувства.
И все-таки природная, верноподданическая суть брала верх. Ни разум, ни сердце не желали, не смели соглашаться с теми, кто зрил в подавлении польского мятежа жандармскую карательную правду его Отечества, его обожаемого Государя.
Петр Артемьевич хрустнул пальцами, прерывисто вздохнул, нервно распахнул ворот халата – душно стало от мыслей.
«Пусть мы на краю гибели! Пусть всех нас трижды ждет каторга и виселица! Выбор наш сделан! Отдадим жизнь борьбе против царя-деспота! Долой тирана! Да здравствует Речь Посполитая! Да здравствует свобода!» – с болезненной яркостью вспыхнули в памяти отчаянные и восторженные воззвания пленных поляков. Взятые в бою у Добре, грязные от пороховой гари и крови, в изодранных мундирах, разбитые, но не побежденные, они дерзко смотрели в глаза смерти, когда их вели на расстрел.
– Н-да, было дело… – Граф покачал головой, чувствуя студеную тяжесть ниже груди. – Увы, Россия и Польша идут разными дорогами, и видно уж, никогда пути их не сойдутся. Но, Бог мой! Ужели сей народ не ведает, не отдает отчета, что сам возводит себя на Голгофу? Это же гибель всего великого Привислянского края, потомков славного рода Пястова, рыцарей Людовика Венгерского и озаренного славой союза Ядвиги и Ягеллона – великого князя литовского, что ясен был миру под громким именем грозного Владислава II19.
Да, это дорога на Эшафот.
Старик упер локти в колени и положил на ладони голову, сразу точно отяжелевшую от безжалостных воспоминаний.
В тот черный тридцатый Великий князь Константин, полагая, что «всякая пролитая капля крови только испортит дело»20, отпустил оставшиеся ему верными польские войска – и эти превосходные полки лишь много усилили армию мятежников. Крепости Людлин и Замостье были переданы врагу, и цесаревич с гвардейским отрядом отошел в русские пределы. Силы, которыми располагала Россия для усмирения Царства Польского, могли быть доведены до 183 000 человек21. Но уж так исстари повелось: русские долго запрягают, зато быстро ездят. В Санкт-Петербурге не были готовы к такому пасьянсу. Для должного сбора штыков и сабель срок требовался немалый. В церквях по всей России ставили свечи – боялись не поспеть; сказывали: «…И пяти месяцев будет мало!» «Корпуса Гвардейский Великого князя Михаила Павловича и второй корпус графа Палена при всей истовости на марше могут прибыть едва ли к весне…» – сообщал в одном из писем домой его сын. А враг, как водится, не дремал и живо стягивал силы. Теперь уж не тайно, не по ночам, а явно, средь бела дня гремели свозимые ядра, лязгала звонкая сталь, скрипели армейские и маркитантские фуры, полные провианта и фуража. «Свобода или смерть!» – слышалось отовсюду. Старики, женщины, дети – все как один в те дни дышали ненавистью ко всему русскому, православному.
Однако дороги на Париж, Берлин, Лейпциг, Рим сплошь были забиты экипажами и другого сорта. То спешно, как стая вспугнутого воронья, горласто и шумно поднималось с мест и разъезжалось дальновидное варшавское еврейство: баулы и корзины, ценная мебель, картины, бронза и серебро, ковры, сторгованные бриллианты, табакерки и золото, саксонский фарфор и английские трости, сахар и перец, аптечные порошки и пилюли, чьи-то фамильные реликвии и ценные бумаги, заложенные от великой нужды, и прочее, прочее, прочее – все загодя, с цепким расчетом вывозилось туда, где не было слышно стонов и канонады, где не было крови и слез, где жизнь обещала быть как прежде сытой, спокойной и с выгодой. Запряженные четверкой экипажи с натугой вмещали пятнадцать пассажиров – набивалось дюжины две. А позади, как на буксире, подпрыгивали и переваливались багажные повозки и тарантасы, пожалуй, единственные сносные экипажи для долгой езды по скверным дорогам.
Холодов поправил съехавшие на кончик носа очки, перелистнул порыжевший от времени газетный лист. Лицо его осталось спокойным, незлобливым. Со стороны трудно было догадаться, бодрствует он или дремлет, лишь на глазах в отблеске камина замечались следы как будто скатившихся слез.
За немым окном в смуглой дымке падали и бесшумно оседали широкие хлопья первого снега; в печных трубах завывал ветер, гремел железом карнизов, стонал в голых ветвях деревьев, словно требовал участия к своей гонимой, безрадостной доле.
Граф ниже склонил над страницей голову, морщинистый палец нашел потерянный абзац, медленно пополз вдоль черной вереницы слов.
«К декабрю 1830 года на месте – у Бреста и Белостока – находился один лишь VI корпус барона Розена числом не более сорока пяти тысяч. На марше спешили гренадерский корпус князя Шаховского и первый графа Палена, с резервной кавалерией южных поселений. Главнокомандующим был назначен фельдмаршал граф Дибич Забалканский, начальником штаба – Толь». Продолжая ворошить письма сына из разных мест дислокации его полка и собственные записи, выведенные аккуратным стариковским бисерком, Петр Артемьевич выстраивал шеренгу событий прошлого. Живо радовался победам и огорчался неудачам русских войск.
– Браво, молодцы суворовцы – фанагорийцы и астраханцы, браво! Тщетно Скржинецкий, стервец, носился на коне пред фронтом своей шляхты, посылая ее вперед. «Напшуд, Малаховски! Рыбиньски, напшуд! Вшистки напшуд!» Шиш вам! Устояли наши орлы, не посрамили честь знамен русских при Остроленке!22
Однако среди болот и вечно талого снега Царства Польского у русских войск было свое проклятье. Холера косила людей тысячами, поразив своей косой и самого главнокомандующего. 30 мая фельдмаршала графа Дибича Забалканского не стало.
17 июля от той же беды скончался в Витебске цесаревич Константин Павлович. В командование осиротевшей армией временно вступил Толь, но уже 13 июня в войска прибыл энергичный фельдмаршал граф Паскевич Эриванский, и с того рубежа у шляхты воистину начались адовы дни.
Ряд стремительных поражений польской армии окончательно сломил прежде патриотический дух солдат. Даже старшие начальники, которые прошли суровую школу наполеоновской армии, теперь уж не гремели победным смехом и кубками. «Время шкуры спасать, иначе гамон23 нам всем, панове…» – мрачно нет-нет да и слышалось на биваках. И то было горькой правдой…
В войске польском спеси убавилось крепко, зато появилась тьма дезертиров. Одни, бросив оружие в снег, бежали в русский предел, срывая мундиры, уничтожая знаки отличия, другие тайком уводили впотьмах лошадей, грабили свою войсковую казну и бежали пытать удачу в Европе. Среди павших духом, измученных болезнями и голодом бойцов открылось повальное пьянство. Сбившись, как крысы, они целыми часами просиживали у дымных костров, сбросив опостылевшие ремни и тяжелые свинцом армейские ранцы… Но пили солдаты уже не за своих кумиров и генералов, а за сиюминутное время, дарующее им краткое забытье, радость объятий таких же пьяных и грязных обозных шлюх, в широких подолах которых они засыпали или рыдали, как дети… Теперь они поднимали фляжки за быструю смерть и радовались, если в миске дымилась хотя бы последняя картошка, а пальцы держали по случаю кусок черного, как земля, сухаря… Но даже в безудержном пьянстве души больше чем многих не находили покоя: точно между смертью и ними протянулись тонкие, как паутина, нити и соединили их прочно и навсегда. И если они, гонимые, уйдут хоть на край света, скроются за высокими стенами укреплений или умрут, то и туда, в темень сырой могилы, потянутся за ними эти тонкие, липкие нити беспокойства и вечного страха.
19
Речь идет об историческом прошлом Царства Польского. Польша – Речь Посполитая – в XV в. считалась самым могущественным государством в Восточной Европе, но с 1795 г. утратила свою самостоятельность и была разделена между Пруссией, Австрией и Россией, к которой отошла большая ее часть под названием Царства Польского или Привислянского края. Как государство Польша возникла, вероятно в IX–Х вв., когда князь Мстислав I из рода Пястов взял Польшу в плен от императора Оттона I (963) и ввел в ней католицизм.
Характерной чертой Польши является необыкновенное возвышение шляхты, т. е. польского дворянства – панов, которым всячески покровительствовали короли. Казимир III Великий основал для них университет (1364), Людовик Венгерский, вступивший на престол после того, как угас род Пястов, освободил шляхту на вечные времена от всяких налогов и государственных сборов. Наибольшего могущества Польша достигает после того, как Ядвига, дочь Людовика, вышла замуж за Владислава II (1382).
Период разложения начинается казацкими восстаниями, закончившимися отпадением Малороссии в 1654 г. Барская конференция, направленная против России (1768), привела в 1772 г. к первому разделу Польши между Россией, Пруссией и Австрией. Революция 1792 г. дала повод России вновь вмешаться в дела Польши, которая подверглась второму разделу (1793), несмотря на все усилия народного героя Костюшко. Третий раздел Польши (1795) окончательно уничтожил это государство.
Хотя в 1807 г. по Тильзитскому миру небольшая часть Польши, отделенная от Пруссии, и была признана независимой под именем Варшавского герцогства, но по трактату 1815 г. присоединена к России, предоставившей полякам некоторые льготы, существовавшие лишь до восстания поляков в 1830 г. (времени, о котором идет речь в данном романе).
20
Керсновский А. А. История русской армии. М.: Голос, 1993.
21
В состав данной карательной армии входили: гвардия из Санкт-Петербурга, Гренадерский корпус из новгородских поселений, I и II корпуса из состава 1-й армии, VI корпус – бывший Литовский, III и V резервные кавалерийские корпуса.
22
14 мая при Остроленке Дибич суворовским переходом настиг отступающую польскую армию и нанес ей сильнейший удар. В этом сражении с русской стороны приняли участие всего 3-я гренадерская и 1-я пехотная дивизия – 15 000 человек.
23
Гамон – конец, смерть.