Страница 12 из 15
Замечание. Журналистика – вещь вообще потрясающая, только все те вещи, все подходы, весь её вид и не меньше половины содержания представляют собой лишь неперерабатываемые отходы. Ведь о том, что конкретно случилось, сколько людей полегло, какого размера был град и т.п. всегда можно узнать у каких-нибудь оказавшихся рядом психов (они всегда оказываются рядом). Это не самая уникальная информация. А вот захватить дух происходящего, выразить то самое, настоящее, что действительно здесь и сейчас произошло – никто не берётся. И это даже порицается. И никто не узнаёт о главном.
Я взял отдельную тетрадку и задумался. Действительно, хоть и писал я дневники с детства, с разной, конечно, периодичностью, порою забрасывая дела сии на несколько лет к ряду, ибо не чувствовал в этом потребности, но такой задачи передо мною не стояло. Ибо вот если обычно, дневник свой заполняя, о чём повествуешь? О том, что случилось, что получилось, сбылось, что делал сегодня, сам или с кем-то, да как проходили часы. Здесь же история должна была быть другая. Ну что произойти может, пока ты сидишь дома и болеешь? Друзей нет, никто не приходит, делать ничего не делается, да и не особо хочется… О чём же писать? Но чувствовал я, что писать необходимо, и не ошибся в этом ни разу. Собравшись скорее с духом, нежели с мыслями, честно решил я начать с этого волнующего момента.
Я не знаю, как должны выглядеть эти дневниковые записи. Нужно ли сообщать общие сведения о погоде, состоянии мировой общественности, курсах валют и проч. Что ж, тем мне легче, несвязанным я получаюсь. Ну, или несвязным. И так хорошо. Итак, приступаем.
Сегодня я чувствовал, как слёзы мои капали прямо на кольца Сатурна. Хотя я и не плакал, и в космосе не был вовсе. Но слёзы летели в далёкие дали, какие-то несуществующие, очень веские, категорически много значащие, словно шестнадцатиэтажные дома. Предутренним солнцем те слёзки согреются, тёплой водичкой туда упадут, где-то по осени, пускай будет дождик. Я верю, его следы там когда-нибудь непременно найдут. Будут гулять по Сатурновым кольцам какие-нибудь разумелые сириусята, а там вдруг – три слёзки, которых и нету. Вот подивятся! Вот озадачатся! Может быть, даже и сами всплакнут… Мало ли.
У меня температура. Не знаю насколько большая, градусник в другой комнате, я не могу добраться до него, там слишком далеко. Эта прихожая будто бы бесконечна, ну её! Не пойду. И так ясно, что жар. Но это не страшно. Это я так ведь весну подгоняю, это я так помогаю снега растоплять, словно костёр из той сказки про вечную зиму. Точно такой же, как тот костёр. Только дыму поменьше, я курить бросил. И это хорошо.
Здесь сразу же можно заметить, что это оказались вовсе не дневниковые записи, как я изначально планировал. Это – поэзия, чистая и настоящая, ибо возникла тогда, когда не звал её, не сидел на кухне, куря треклятую сигарету и размышляя о том, а не написать ли мне стиха какого-нето? Дай-ка, пожалуй что, и напишу! Нет, здесь само всё явилось, я даже сам заметил это лишь после своего возвращения в сравнительно здоровые ряды человеческой общественности, если применимо будет здесь такое пошлое название. Более того – поэзия сия некоего заговорного толка, не по смыслу, но ритмически (а может и по смыслу тоже, я не очень силён в заговорах. По крайней мере, я очень бы хотел, чтобы такое действие сии слова имели…). Если внимательно посмотреть, то явно заметно, что в какую-то такую сторону утягивается речь периодически. Это уже было явлено мне, дабы понять я возымел возможность, что сейчас всё случается не просто так, но тогда я этого так и не уразумел.
Замечание. Вообще вся эта история в момент своего протекания была словно бы совершенно не осознаваема мною. Я вообще не замечал всех этих важных вещей, окружающих со всех сторон, наблюдал за чем-то другим, за какой-то ерундой. Всё происходило, как в отдельной маленькой жизни. Вообще, чтобы что-то понять из происходящего вокруг, необходимо хотя бы раз в день предаваться смерти. Тогда всё, что уже приключилось, сможешь увидеть со стороны и, наконец, обратить внимание на важные черты.
Эти слова про кольца Сатурна, так же, как и всё подобное, что будет здесь ещё явлено гораздо дальше и больше, это и вовсе вишенки на торте праздника, который моё тело мне же и устроило. Такие галлюцинационные образы, такие яркие краски на чистом холсте – это потрясающее отражение того, что видел я вокруг себя, а скорее даже – как я это видел. Везде была сказка. Я воспринимал всё происходящее одной большой и очень правильной историей, да события так и разворачивались, словно бы кто-то о них мне просто рассказывал, а не я там был и ходил босиком. Отчасти и это – причина моего такого вот видения, а отчасти – результат того, что концептуальность бытия порождает ещё большую концептуальность бытия. В общем и целом, могу смело здесь утверждать, что это были действительно самые мои любимые моменты во всём жизнеописании тех дней.
Замечание. Здесь можно наблюдать интересный контраст того, что только что было сказано и прошлого замечания. Да, осознание тогда отсутствовало чуть ли не как класс, однако являлось и замечалось мною тогда великое множество всего такого, что никогда не увидишь, не найдёшь вокруг себя в обычном своём состоянии. Это очень важный момент. Словно бы состояние в трипе, когда под мощью схваченного потока не можешь его отдельно рассмотреть, разобрать. Это всё нужно потом ещё долго устаканивать в своей голове.
Говоря о дальнейшем, температура всё же действительно была. Позже я всё же добрался до градусника и намерял там что-то не очень значительное, но и не вот уж совсем не стоящее внимания. Всё же нужно было полечиться. Когда же это писалось, я совершенно не хотел идти к этому чёртовому градуснику, ибо как взглянешь на него, как используешь по назначению, так и точно разболеешься. И так мне всё было ясно. То, что я не мог до него добраться – это преувеличение, или, по крайней мере, речь здесь явно не о физической невозможности. Просто не хотел болеть, вот и всё. Потому и решил болеть молча, вдруг на болезни сработает та же тактика, что и на сплетни – если не распространять, то и не будет развиваться, и подохнет в зародыше. Конечно же, так это не работает.
Отдельно хочется подчеркнуть ещё раз, что болеть мне очень не хотелось, и это было… не ошибкой, конечно, ни в коем случае, человеку вообще очень редко свойственно именно желать себе болезни. Но это было большим недосмотром, опять же, с моей стороны. Если бы не всё это, происходящее вокруг, то я даже бы и не знаю, что осталось. Всё бы могло исчезнуть, самого меня забрав с собою. И исчезнуть не как весёлые ребята или буддистские монахи, прорвав своей жизнью ткани реальности и выйдя вон в сияющие светом святые пустые места, а просто раз – и нет тебя, и не было никогда, и говорить о тебе больше нечего. Получите, распишитесь.
Замечание. Нужно немного объяснить, зачем я, собственно, объясняю свои же записи, ведь это дело очень вредное. На самом деле, это даже не столько объяснение, сколько взгляд с другой стороны, извне концептуального бытия. Это может позволить полнее и яснее понять и представить то, что тогда происходило. Это – как съёмка сразу с двух камер, одна в руках у главного героя, другая – у оператора.
По поводу "курить бросил" – даже не знаю, зачем я здесь написал это. Ибо, ставя последнюю точку в этом абзаце, пепел сигареты в моей руке упал как раз на свеженаписанную строчку. Я ещё очень громко рассмеялся тогда. Видимо, задумался в тот момент, и решил, что было бы замечательно высказаться в каком-то таком ключе, да и записал, не очень-то соотнося с реальностью то, что пишу. А потом упавший пепел заставил к этой-самой реальности возвернуться. и вот, на таком очевидном контрасте и родился радостный и добрый, громкий смех. Я не стал убирать эту фразу. После таких приключений она нравилась мне куда больше.