Дети на дороге

Луна-парк работал допоздна, как кафе – до последнего посетителя. Уже, будучи залитой яркими разноцветными огнями, Света смотрела на пёстрое мельтешение длинноруких качелей и каруселей, не веря в то, что всё это может достаться ей в следующую же минуту, не догадываясь, что чудеса на свете происходят обычно без родительского вмешательства.

Прежде Светлана стеснялась своего мрачного, подозрительного родственника. Названия вроде «свёкор», «деверь» и уж конечно длиннющее «племянница» в памяти Лёши не оставались совершенно. Света была для него воплощением недоступного теперь детства – и оно стоило того, чтобы в один прекрасный день удивить, очаровать его…

Света разговорилась после первого же аттракциона. Рассказывала что-то своих школьных делах, что-то о биологии, о том, что у неё не совсем получается запоминать сложные термины и отряды. «Да ну, ерунда какая – биология», – говорил он. Но и после бесчисленных оборотов в холодном воздухе, где она, болтая в воздухе ногами, сияла ослепительной улыбкой, Света всё равно болтала что-то о школе. Это походило на бормотание во сне, или бред в затяжной детской болезни. Луна-парк был предсказуемо безлюден, опасно безлюден, многообещающе безлюден. На самую вершину «Чёртового Колеса» они отправились вдвоём; Светлана с такой силой вцепилась в поручень, что её пальцы были белее нерастаявшего снега, от холода, от испуга, оттого, что они вдвоём находятся так высоко, а вокруг – темно и пусто, а Лёша сидел развалясь напротив, смотрел на её поднятые вверх тонкие брови и думал о том, что, наверное, не один мальчишка в классе Светланы Ефремовой влюблён в эти расчудесные брови, и большие карие глаза, и нежные, по-детски обветренные губы… и не хотелось ни писать об этом, ни вставлять в какой-нибудь бесчисленный опус, или – ещё хуже – рекламную концепцию, или видеоролик, просто сохранить в себе впечатление и может быть даже не возвращаться к нему никогда, каким бы ярким оно не вышло.

Она успела достигнуть того возраста, когда можно развлекаться в «Комнате Страха»; Леша достиг того возраста, когда остаёшься бесконечно равнодушным ко всем этим пугающим прелестям из пластмассы, вроде костлявого скелета, или графа Дракулы. Поклявшись вслух сотни раз, что она не боится, нисколечко не боится, Светлана безо всяких приглашений и предупреждений забралась к нему на колени, немедленно затаив дыхание, лишь блестели в темноте широко раскрытые глаза. Лёша держал руки в карманах пальто и, поскольку месторасположение племянницы было привычным и непривычным одновременно из-за всё того же возрастного фактора, вынул руки в шуршащую темноту и положил их на тонкую талию. Света вздрогнула: впереди засветились зловещие зелёные глаза… а в следующую секунду она принялась чихать, часто, трогательно и забавно; Лёша подумал даже, что она выделывается, чтобы скрыть свой страх перед понарошными чудищами, обитавшими в «Комнате Страха». И вот так она продолжала чихать весь тот короткий псевдострашный путь, а когда оба выехали на свежий воздух, сказала: «Я же говорила, – не боюсь!» Пропутешествовав в тесной для взрослого тележке через мрачное подземельное царство с почти совершеннолетней племянницей на руках, Лёша принялся смеяться, а Светлана неуверенно улыбалась в ответ, удивляясь громкому смеху дяди Лёши.

Он забыл обо всём этом на следующей же неделе, вспомнил, когда Света позвонила на очередную квартиру, арендуемую молодой семьёй и произнесла примерно следующее:

– Мама говорит, что вы, ну… Это самое, так, просто от нечего делать… (вздох)… ПИШИТЕ!

– Чего? – переспросил он, подозрительно нахмурившись.

Это «чего» вернулось к нему много позже, отражённое детской памятью. Пожалуй, именно Светлана упорядочила в нём систему «думать-говорить» именно в такой последовательности. Это не единственный пункт, за который девочка несла ответственность, сама того не ведая. В какой-то книжке, скорее всего в той, что подарили ему коллеги по конторе, узнав о его незначительных переменах в личной жизни, Леша прочитал, как дети вызывают перемены в собственных родителях. Если следователь Соколов жаждал извращений, то путь найдёт их в переменах произошедших с Лёшей Разумихиным, молодым писателем, находящемся под влиянием семнадцатилетнего ребёнка.

Так Света, почти играючись, доказала Леше, что львиная доля его творчества понятна и доступна только ему самому. Завязка, развязка, кульминация развязка – в Лёшиных сочинениях всё это происходило в одном единственном месте, – в Городе, – а значит одни и те же персонажи, те же места действий. Как фотографии уютного уголка, сделанные с разных точек. Света не сразу в этом разобралась, ходила по его следам, послушно следуя указаниям: в конторе сказали, что он в редакции – девочка шла в издательство; в издательстве, что он в агентстве – отправлялась в рекламное агентство, чтобы узнать: «А кто это такой – тот же самый..? А это они где, там же где и..?» Ниточками складывался её маршрут в поисках создателя. Биологические часы Светланы не были выставлены должным образом, наверное, с самого раннего детства привыкла поздно ложиться и рано вставать и однажды…

Однажды Лёша заскочил в контору за какой-то забытой мелочью, а там, на кушетке спал ребёнок, заботливо укрытый одеялом, спал под одинокое стрекотание пишущей машинки секретарши Зои. На часах светилось «22» с незначительными минутными довесками; вполголоса Лёша раздражённо втирал улыбающейся Зое: «Ну что, трудно было объяснить, что Дима в рассказе, и Дима в «Чертополохе» – один и тот же Дима?! Ты же читала всё это сама, всё знаешь, святая корова!»

Соизволив оторвать взгляд от печатаемого, Зоя ответила: «Я не корова, а девочка тебе пришла, а не к какому-то Диме…»

Эту идею следовало распорядить на шестиугольники. Сложить из них футбольный мяч и отфутболить далеко-далеко за горизонт, но вот ведь какая презабавнейшая штука: Лёша футбол с детства терпеть не мог.

Как бы там ни было, секретарша Зоя ни в чём не виновата…

– … Лёш…

– М?

– Телефон звонит…

– Мг…

В сравнении с громоподобным раскатом домашнего телефона, треньканье телефона в конторе звучало беспомощным писком. Лёша работал здесь уже не первый месяц, но всё никак не мог привыкнуть к этому различию.

– Алло.

– А я сегодня в школу не пошла, – сказала Света, – сказала, что заболела, мама мне поверила…

– И тебе, Светлана, тоже здравствуй, – отозвался Леша, с удовольствием превеликим оторвавшись от тягомотины, связанной с рекламным прославлением итальянских умывальников.

В офисе, за его спиной возникло оживление: Свету здесь знали ещё с «Весёлых Каникул…»; превращение «племянницы» в «любовницу» в шок никого не повергло, прикалывались по-доброму: то «Особенности подросткового воспитания» подсунут, то «Лолиту» Набокова на испанском языке (Лёша хохотал, представляя себе Ло, болтающую на испанос).

– Привет передай.

– Света, тебе привет, – сказал Леша.

– От кого? (удивлённо)

Он обернулся.

– Как тебя… Постоянно забываю…

– Боря, – напомнил улыбающийся Боря. Не контора, а сброд улыбающихся рекламщиков!

– От Бори тебе привет.

– И от меня тоже передай, – возникла в дверях секретарша Зоя.

– И Зоя тебе тоже привет передаёт, – покладисто сообщил в трубку Лёша.

– И от…

– Свет, тебе здесь все привет передают, – быстро проговорил Леша, бессмысленно таращась в текст на мониторе компьютера.

– Угу. Им всем тоже от меня передай, – сказала девочка.

– Вам всем привет! – крикнул Лёша, чуть обернувшись.

– От кого? – хором отозвалась вся контора…

Он всё пытался представить себе, что она сейчас делает: сидит в кресле качая в воздухе ногой с полуснятым тапочком; смотрит в окно, наматывая на палец телефонный шнур; играется с котёнком…

– А я голая по квартире хожу. В одних носочках, – сообщила Света с детской лихостью – и всё, можно было сворачивать работы на компьютере, закрывать контору и, вообще, весь малый и средний бизнес…