Гретхен

– Так я же не о тебе говорю, а о себе, – сказал папа и вытер рукавом пижамы сальный подбородок. – Но если тебе неинтересно…

Обижать папу Гретхен не хотелось.

– Да нет, интересно! – постаралась она сгладить неловкость. – Расскажи, что там у тебя было с твоей безответной любовью…

– Ох, это было ужасно! – папа подкрутил себе усы. – Просто ужасно!

– Почему?

– Ну, когда ты безнадежно влюблен – это всегда ужасно!

Ничего нового для себя Гретхен так и не услышала и потому отправилась спать.

Следующим вечером Габриэла устраивала у себя дома праздник по случаю своего дня рождения. Габриэла училась с Гретхен в одном классе, и ее вечеринки славились на всю школу – всем вечеринкам вечеринки! Все мечтали оказаться среди приглашенных, даже ребята из других классов! Гретхен каждый год получала приглашения. Но вовсе не потому, что они с Габриэлой были закадычными подружками. А потому, что так хотела мама Габриэлы. А ее мама так хотела, потому что папа Габриэлы работал на той же макаронной фабрике, что и папа Гретхен. И к тому же мама Габриэлы поддерживала дружеские отношения с мамой Гретхен, да и вообще считала, что Гретхен – чудесная милая девочка.

– Почему бы тебе не общаться побольше с Гретхен? – спрашивала она Габриэлу чуть ли не каждый день. – Уж она тебя плохому не научит, не то что ужасные типы, с которыми ты вечно болтаешься.

Нельзя сказать, что друзья у Габриэлы были действительно какие-то ужасные. Просто в каждом из них было что-то необычное – скорее их можно было бы назвать «типажи». Один мальчик, например, худенький и бледный, сделал себе на щеке татуировку – огромную бабочку-капустницу. Другой обрил себе голову под ноль, а лучшая подружка Габриэлы ходила с какой-то щетиной на макушке: ее прическа напоминала парик с торчащими во все стороны иголками. Можно себе вообразить, сколько геля она изводила по утрам, чтобы навести такую красоту! Еще один друг Габриэлы уже года два кряду не расставался с гипсом: то у него рука загипсована, то нога, то грудь… Гретхен казалось, что на нем уже ни одного живого места не осталось. Недавно он явился в школу в гипсовом воротнике – свалился с мопеда и повредил себе позвонок, якобы из-за того, что шлем оказался с каким-то дефектом и толком ни от чего не защищал. Но на день рождения к Габриэле он все равно собирался прийти. Габриэла была старше Гретхен, ей исполнялось пятнадцать. В одном классе они учились потому, что Габриэла один раз оставалась на второй год.

Все друзья Габриэлы как один явились на праздник: и Щетинистая Макушка, и Бритый, и Бабочка, и две девочки, похожие как две капли воды на панк-рок-певицу Нину Хаген. Пришел и Флориан Кальб. Но его пригласили тоже по необходимости: он дружил с братом Габриэлы. Кроме того, было еще человек двадцать гостей, но они не представляли собой ничего особо примечательного.

Гретхен надела на вечеринку новое платье из индийского шелка, которое мама подарила ей на день рождения. Оно было голубого цвета, с золотой вышивкой по горловине и длинной широкой юбкой – универсальный фасон, годится даже для беременных.

– Шикарно выглядишь, Гретхен! – одобрительно сказала мама Габриэлы.

Сама-то Гретхен предпочла бы такой наряд, как у Щетинистой Макушки, но достаточно трезво оценивала себя, чтобы понимать: при ее комплекции носить некоторые вещи совершенно невозможно. Щетинистая Макушка пришла в ярко-розовых лосинах, в полосатой желто-коричнево-зеленой футболке по колено, а поверх футболки у нее был надет сиреневый коротенький жакетик в облипочку с огромным Микки-Маусом на спине. Бабочка явился весь в черной коже, а одна из Нин Хаген красовалась в леопардовой майке.

– Меня прямо тошнит, когда эти типы являются к нам домой, – жаловалась, бывало, мама Габриэлы маме Гретхен. – Но что поделать? Разве ж нынешние дети кого-нибудь слушаются? Никакой управы!

Гретхен от друзей Габриэлы совершенно не тошнило. Они даже вызывали у нее симпатию. У «этих типов» было одно несомненное достоинство: они ни к кому не цеплялись и не приставали. Правда, дымили как паровозы – что, конечно, Гретхен совершенно не нравилось, – но, по крайней мере, никого не заставляли курить с ними вместе. Они и по части выпивки были мастера, но никогда никому алкоголь не навязывали, что было, с точки зрения Гретхен, не одобрявшей в целом любителей крепких напитков, все же большим плюсом. И главное – им было совершенно наплевать, худой ты или толстый.

А многие другие вели себя совершенно иначе. Вот у Сабины на вечеринках всегда дымят, а если ты не куришь, обязательно язвительно скажут: «Что, мамочка не разрешает?» На сборищах у Отто Хорнека пьют до одурения. Вообще-то у Отто дома сухой закон, но мальчики всякий раз умудряются протащить контрабандой литры алкоголя, а потом смешивают: колу с водкой, сок с джином. И если попросить просто колы или чистого сока, то только и будет слышно «малявка», «зануда», «трезвенница» и все в таком духе.

На вечеринках Гретхен обычно не танцевала. Только у Габриэлы. Да и то в основном с Бритым, потому что он однажды сказал ей, не скрывая своего восхищения:

– Это ж надо, как в тебе волны музыки отзываются! Ты прямо сама как волна!

Другие-то, бывало, прохаживались на ее счет. Во всяком случае, Гретхен доводилось слышать, как за ее спиной шушукались и говорили:

– Гляди, гляди, как она танцует! Прямо пол дрожит! И сама вся ходуном ходит!

С «типами» можно было даже поболтать – если, конечно, привыкнуть к их манере речи. Потому что говорили они гораздо медленнее, чем другие, постоянно вставляли английские словечки и произносили всё монотонно, с одной интонацией.

Габриэла, в общем-то, тоже была нормальной девчонкой. Гретхен предпочла бы иметь в подругах ее, а не вертихвостку Сабину. И если бы мама Габриэлы не нахваливала Гретхен с утра до ночи и не приводила бы ее постоянно в пример в качестве образцово-показательной дочери, то, пожалуй, они действительно могли бы подружиться.

Флориану Кальбу друзья Габриэлы не очень-то нравились. Он утверждал, что от «этих типов» воняет, и не исключал, что у них даже водятся вши. А по поводу их одежды говорил: «Свиньям на смех!» На день рождения он пришел только потому, что его пригласил брат Габриэлы, и потому, что рассчитывал встретить кузину Габриэлы, Дорис. Она была предметом его обожания. Но Дорис, судя по всему, своего обожателя ни во что не ставила. Во всяком случае, Гретхен своими ушами слышала, как та сказала Габриэле:

– А этот противный Флор-Мажор что опять тут делает?

Гретхен от души натанцевалась с Бритым. Потом пообщалась с Гипсом – обсудила с ним тему детских домов и приемных детей. Гипс, как оказалось, знал об этом не понаслышке. С одной из Нин Хаген Гретхен поспорила о родителях: спор шел вокруг того, надо ли «отправить на свалку» всех родителей скопом или только некоторых. А с Габриэлой они навертели в кухне целую кучу бутербродов. Время от времени Гретхен посматривала в сторону Флориана, который все пытался подобраться к Дорис. Происходило это приблизительно так: Флориан наливал себе в бокал виски, закидывал туда кусок льда и направлялся к Дорис. Подойдя к Дорис, он что-то говорил ей и приподнимал бокал, в котором громко звякал лед. Дорис отвечала ему односложно и отворачивалась, чтобы продолжить прерванную беседу. Беседовала она в основном с мальчиком, которого все называли Джонни и у которого на щеках и подбородке пробивалась нежнейшая золотистая поросль. Флориан, получив от ворот поворот, что-то бормотал себе под нос и выпивал виски залпом. По наблюдениям Гретхен, так повторялось по меньшей мере раз восемь. Она не представляла, сколько нужно виски, чтобы опьянеть так, как Отто Хорнек на последней тусовке, но Флориан явно двигался в том же направлении. Она поделилась своими опасениями с Габриэлой, и та вдруг страшно разозлилась.

– Откуда он взял виски?! – возмутилась она. – Это же папина бутылка! Я ее специально подальше убрала!

Она отобрала у Флориана бутылку и ахнула: он успел выпить почти половину.