Страница 24 из 141
Солнцу уже стало жаль девушек, жавших в поле, оно начало клониться к закату и становилось ласковее. Откинувшись навзничь, жницы улеглись на снопах, чтобы перевести дыхание, перекинуться бесстыдными шутками, похохотать. Весь день на солнце, с распахнутой грудью, вспотевшие, рядом с мужчинами, которые тоже вспотели, девушки распалились и теперь освежались шутками и смехом.
Сын Марии услышал их смех и раззадоривания, покраснел и зашагал еще быстрее, чтобы никогда больше не слышать человеческих голосов. Он стал думать о другом. На память ему пришли слова кряжистого чабана Филиппа, он вздохнул и прошептал:
-- Они не знают, как я страдаю, не знают, почему я изготовляю кресты, не знают, с Кем я борюсь...
Два крестьянина вытряхивали в хижине из бород и волос пыль и солому и умывались. Должно быть, это были братья. Их старая мать накрывала на каменной скамье скромный ужин, пекла на углях кукурузу, и в воздухе стояло благоухание.
Крестьяне увидали измученного, покрытого пылью Сына Марии, и им стало жаль его.
-- Эй, куда это ты торопишься? -- позвали они. -- Ты, видать, издалека, а котомки у тебя нет. Перекуси-ка с нами краюхой хлеба!
-- Попробуй и кукурузы! -- сказала мать.
-- Выпей-ка глоток вина, чтобы щеки порозовели.
-- Я не голоден. Нет, спасибо! Будьте здоровы! -- ответил юноша, продолжая путь.
"Узнают, кто я, - подумал он, -- и сами устыдятся того, что приближались ко мне и говорили со мной".
-- Смотри, какой упрямый! -- крикнул один из братьев. -- Мы, видать, не чета тебе!
"Я -- распинатель!" -- хотел уж было сказать он в свое оправдание, но не посмел, а только опустил голову и пошел дальше.
Ударом меча пал на землю вечер, холмы не успели даже порозоветь, как земля стала лиловой н сразу же -- черной. Свет, вскарабкавшийся было на верхушки деревьев, метнулся в небо и исчез. Темнота застала Сына Марин на вершине холма. Пустивший там корни многострадальный старый кедр был изломан ветрами, но держался цепко, и корни его одержали верх в борьбе с камнями. С равнины доносился запах зерна и горящего дерева. Из разбросанных тут и там хижин поднимался вечерний дым -- готовили ужин.
Сыну Марии захотелось есть и пить. На какое-то мгновение он позавидовал труженикам, которые, окончив трудовой день, измученные и голодные возвращаются в свои лачуги, еще издали видя горящий огонь, поднимающийся к небу дым и жен, готовящих ужин.
Он вдруг почувствовал, что одинок даже более, чем лисы и совы, у которых все же есть нора или гнездо, где их ожидают дорогие им теплые существа, а у него не было никого, даже матери. Он пристроился между корнями кедра и свернулся клубком, дрожа от холода.
-- Благодарю тебя за все, Господи, -- прошептал юноша. -- За полное одиночество, за голод, за холод. Ничего мне больше не нужно.
Сказав это, он словно прочувствовал совершаемую над ним несправедливость, огляделся вокруг, как загнанный зверь, и в голове зазвенело от гнева и страха. Он стал на колени, вперив взгляд в темную тропу, откуда все еще доносился шум шагов, поднимавшихся вверх по камням. Они уже приближались к вершине. Из горла юноши невольно вырвался хриплый крик, услыхав который он содрогнулся от ужаса.
-- Иди сюда, Госпожа, не прячься! Уже ночь, и никто тебя не видит. Покажись! Затаив дыхание, он ждал.
Ни души. Только голоса ночи -- спокойные, нежные, вечные, -- сверчки н цикады, стенавшие ночные птицы и где-то совсем далеко собаки, лающие, потому как им дано видеть во тьме то, что не зримо для человека. Он вытянул шею в полной уверенности, что кто-то стоит перед ним под кедром, и умоляющим голосом тихо прошептал, маня невидимое: "Госпожа... Госпожа..."
Он ждал. Он больше не дрожал. По лбу и под руками струился пот.
Он вглядывался, вглядывался и слушал. Ему то чудилось, будто во тьме раздается тихий смех, то мерещилось, будто в воздухе что-то вращается, густеет, становится как бы телом и снова исчезает...
Сын Марии выбился из сил, взглядом уплотняя темный Воздух. Он больше не кричал, не умолял -- он выбился из сил. Вытянув шею, стоял на коленях под кедром и ждал.
Его колени были изранены о камни, он оперся о ствол кедра и закрыл глаза. И тогда, сохраняя спокойствие, даже не вскрикнув, увидел ее из-за смеженных век. Она явилась вовсе не такой, как он ожидал. Он ожидал увидеть мать, скорбящую о смерти сына и с проклятиями простирающую руки над его головой. И вот!..
Медленно, очень медленно, с содроганием открыл юноша глаза. Дикое женское тело блистало перед ним, облаченное с головы до ног в доспех из массивных стальных чешуи. Голова же была не человеческая, а орлиная, с желтыми глазами и изогнутым клювом, держащим кусок мяса. Спокойно и безжалостно смотрела она на Сына Марии.
-- Иначе представлял я себе твой приход, -- прошептал он. -- Ты -- не Мать... Смилуйся, скажи, кто ты?
Он спрашивал, ждал ответа и вновь спрашивал, но только круглые желтые глаза светились во мраке.
И вдруг Сын Марии понял.
-- Демоница Проклятия! -- воскликнул он и упал лицом наземь.
7.
Вверху на ним рассыпалось искрами небо, а снизу ранила своими камнями и терниями земля. Он раскинул руки и трепетал, словно вся Земля стала крестом, а он стонал, распятый на ней.
Ночь проходила в вышине со своими свитами, великой и малой -- звездами и ночными птицами. Всюду на токах лаяли покорные человеку псы, охранявшие хозяйское добро. Становилось свежо, юношу охватила дрожь. На какое-то мгновение сон овладел им и унес по воздуху в далекие жаркие страны, но тут же снова швырнул вниз на землю, прямо на камни.
Около полуночи послышался радостный перезвон колокольчиков, двигавшихся у самого холма, а за колокольчиками -- заунывная песня погонщиков верблюдов. Голоса, чей-то вздох, чистый, свежий женский голос зазвенел в ночи, и сразу на дорогу снова опустилась тишина... Верхом на верблюде под золотым седлом, с лицом, потускневшим от плача, и превратившимися в грязь румянами на щеках, проезжала в полночь Магдалина. Со всех четырех концов света съехались богатые купцы и, не найдя ее ни у колодца, ни в хижине, послали погонщика с самым раззолоченным верблюдом доставить ее поскорее. Путь был очень далек, полон ужасов, но мысли их были обращены к телу, пребывавшем в Магдале, и они мужественно сносили все тяготы. Не найдя этого тела, они послали за ним погонщика, а сами сидели теперь в очереди друг за другом во дворе Магдалины и, закрыв глаза, ожидали ее.