Страница 17 из 141
Радостный голос, ликуя, вырывался из сокрушенной груди:
-- Трубите в победную трубу на Сионе! Возгласите весть ликования в Иерусалиме! Воскликните: Явился Иегова к народу своему! Встань, Иерусалим, воспряньте духом! Взгляни: на восходе и на закате гонит Господь чад своих. Выронявлись горы, исчезли холмы, все древа источают благоухание. Облачись в одеяния славы твоей, Иерусалим: да будет счастье народ Израильскому во веки веков!
-- Когда? Когда же? --раздался голос из толпы. Все повернулись на этот голос. Тощий, сморщенный старичок приподнялся на носках и воскликнул:
-- Когда? Когда же, старче?
Раввин гневно свернул пророчества.
-- А ты торопишься? -- спросил он. --Торопишься, Манассия?
-- Да, тороплюсь, -- ответил старичок, и слезы, потекли у него из глаз. -- Некогда мне, помирать пора.
Раввин вытянул руку и указал ему на увязшего в костях, Иезекииля.
-- Ты воскреснешь, Манассйя. Смотри!
-- Я стар и слеп и потому ничего не вижу. Тогда заговорил Петр. День уже клонился к закату, а ночью предстояло рыбачить на Геннисаретском озере, и поэтому он спешил.
-- Ты обещал открыть нам тайну, старче, которая утешит сердца наши, --сказал он. -- Что это за тайна?
Все столпились вокруг почтенного раввина, затаив дыхание. Из стоявших во дворе все кто мог протиснулись внутрь. Было очень душно, воздух пропитался запахом человеческих тел. Служитель бросил в курильницу кедровой смолы, чтобы воздух стал чище.
Стараясь сохранить самообладание, почтенный раввин поднялся на скамью.
-- Дети мои, -- сказал он, вытирая пот. -- Сердца наши переполнены крестами. Время заставило мою черную бороду поблекнуть, а затем сделало ее и совсем седой, зубы выпали у меня изо рта. Долгие годы взывал я о том же, о чем воззвал сейчас почтенный Манаесия: "Доколе? Доколе, Господи?! Неужели я умру, так и не увидев Мессии?"
Я все вопрошал, и однажды ночью свершилось чудо: Бог ответил. Нет, чудо было не в этом, ибо, всякий раз, когда мы спрашиваем, Бог отвечает нам, но плоть наша покрыта грязью, нечувствительна, и потому мы не слышим. Но в ту ночь я услышал -- это и было чудо.
-- Что ты услышал? Расскажи нам все, старче! -- снова громко спросил Петр.
Он расчистил себе место локтями и теперь стоял прямо перед раввином. Старец наклонил голову, посмотрел на Петра и улыбнулся.
- Бог такой же рыбак, как и ты, Петр. Он тоже ходит ловить рыбу по ночам, особенно в, полнолуния, А в ту ночь круглая луна плыла по небу -- по небу, которое было Ным, как молодо, было таким милосердным и благосклонным. Я не мог сомкнуть очей, мне было тесно в доме, и тогда я пустился в путь по узеньким улочкам, вышел из Назарета, поднялся в горы и сел на камень, устремив взгляд на юг -- туда, где стоит священный Иерусалим. Луна наклонилась, смотрела, на меня и улыбалась, словно человек. Я тоже смотрел на нее, на ее уста, на ее деки, разглядывал уголки: ее глаз и стонал, п.отому как чувствовал, что она говорит, разговаривает со мной в тиши ночной, но я был не в силах разобрать слова... Ни один листок не колыхнулся внизу на земле, неубранное поле благоухало Хлебом, а с окрестных гор--Фавора, Гельвуя и Кармилаг-- струилось молоко. "Эта ночь -Божья, --подумал я. -- Полная луна -- лик Божий в Ночи, и таковыми будут ночи в грядущем Иерусалиме.."
И лишь подумал я так, слезы наполнили очи мои, печаль овладела мною и овладел мною страх: я был стар, так неужели мне суждено умереть прежде, чем очи мои нарадуются на Мессию?
Я стремительно поднялся, священное неистовство охватило меня, я снял пояс, сбросил одежды и остался перед оком Божьим в чем мать родила. Чтобы Он увидел, как я постарел, иссох и сморщился, словно фиговый лист осеныо, словно обглоданная птицами виноградная гроздь, носящаяся в воздухе голой ветвью. Пусть же он увидит меня, сжалится надо мной и не медлит более.
Я стоял нагим перед Господом и чувствовал, как лунный свет пронзает мою плоть. Я целиком превратился в дух, слился с Богом и услышал глас Его, который звучал где-то снаружи, где-то вверху надо мной, но внутри меня. Внутри меня, ибо оттуда, изнутри, приходит к нам истинный глас Божий.
"Симеон, Симеон, -- услышал я. -- Я не позволю тебе умереть прежде, чем ты увидишь, не услышишь; не коснешься Мессии собственными руками!" "Господи? Повтори это!" -- воскликнул я. "Симеон, Симеон, я не позволю тебе умереть, прежде чем ты не увидишь, не услышишь, не коснешься Мессии собственными, руками!" Я обезумел от радости, стал прихлопывать руками, притоптывать ногами, пустился плясать нагим в лунном сиянии Сколько времени длилась эта пляска? Мгновение, равное вспышке молнии? Тысячелетия? Я утолил свой голод, почувствовал облегчение, оделся, подпоясался, спустился в Назарет. Увидев меня, петухи на крышах сразу же начинали петь, солнце смеялось, просыпались птицы, двери распахивались, приветствуя меня, а весь мой убогий домишко, от порога до крыши, его окна и двери-- все сияло рубином. Деревья, камни, люди, птицы чувствовали, что вокруг меня пребывает Бог, и даже сам кровопийца центурион остановился передо мной в изумлении.
-- Что с тобой случилось, почтенный раввин? --- спросил он меня. -- Ты загорелся, словно факел, смотри, не сожги Назарет!
-- Но я не стал отвечать ему, чтобы не осквернять своего дыхания.
Долгие годы храню я эту тайну, тщательно пряча ее на груди. В полном одиночестве, ревниво и гордо радовался я ею и все ожидал, но сегодня, в этот черный день; когда новый крест вонзился в сердца наши, сил моих больше нет, мне жаль людей, и поэтому я решил возгласить радостную весть: "Он идет к нам, Он уже недалеко, Он здесь, где-то поблизости; Он остановился испить воды из колодца, съесть кусок хлеба у печи, в которой только что испекли хлеб, но, где бы Он ни был, Он явится, потому что Бог, который всегда верен своему слову, сказал: "Ты не умрешь, Симеон, прежде чем сам не увидишь, не услышишь, не коснешься Мессии собственными руками!" С каждым днем я чувствую, как силы оставляют меня, и чем меньше их остается, тем ближе к нам Избавитель. Теперь мне восемьдесят пять лет, и медлить более Он уже не может!
-- А что, если ты проживешь тысячу лет, старче? -- вдруг прервал его безбородый, тщедушный, косоглазый человечишка с узкой заостренной физиономией. -- А что, если ты и вовсе не помрешь, старче? Видали мы и такое: Енох и Илья живут себе до сих пор -- сказал он, и его косящие глазки лукаво заиграли.