Пробуждение Жрицы

От утренней сонливости и вялости у Рэла ни осталось и следа. Он и одевался уже почти не глядя, настолько был увлечен своими грёзами. И, выйдя из комнаты, почти позабыл о гостях, но предусмотрительная Рена вовремя направила его в другую часть коридора. Спохватившись, Рэл совсем ещё по-детски потряс головой, постучал по лбу и только затем зашагал к дверям гостей. Рена, убедившись, что теперь на брата можно положиться, двинулась в сторону кухни.

Когда она подошла к столовой, отец уже был там. Он задумчиво читал письмо и не сразу заметил её появление. Судя по золоченому конверту, лежавшему рядом на столе, послание было из Сэйклита. Брови отца сдвинулись к самой переносице, а губы сжались в тонкую нить. Очевидно, содержание письма ему очень не понравилось. Дочитав, он с недовольством бросил бумагу на стол и только затем заметил притихшую Рену.

— Стоит поторопиться, — бросил он, всё ещё пребывая в дурном расположении духа. — Нам надо успеть к ужину.

— Значит, мы поедем через Серую пустыню, — с разочарованием поняла Рена, даже не заметив, что произнесла это вслух.

Она не любила эту дорогу. Серая пустыня была безжизненной землей, в которой росли лишь редкие и чахлые кусты змеевика, и пересекать её — самое унылое в мире времяпровождение. Почти целый день сидеть в закрытом полутёмном экипаже, глядя буквально друг на друга. И всё это потому, что серый песок, настолько мелкий, что больше напоминал пыль, весьма опасен. Он легко забивался в нос и в лёгкие, и лишь вараны, у которых в носовых пазухах стояли особые перегородки, могли без вреда для себя находиться на этих землях. Недаром в царстве нагов преступников ссылали в эту пустыню, и ещё никто ни разу из неё не возвращался. В отличие от этого пути, царский тракт был куда красочней, хоть и существенно длиннее.

— Нашим гостям будет полезно посмотреть и на эти земли, — хмыкнул отец, и Рена понимающе кивнула.

Конечно, гостя из Шак-ли стоило поставить на место и, может, даже слегка припугнуть. Рене даже пришла мысль ненадолго выкинуть эльфа из экипажа и, когда тот начнёт задыхаться, милостиво спасти. За этими мстительными размышлениями она и не заметила, как в столовой появился Рэл и гости. Завидев их, Рена направилась на кухню — помогать подавать завтрак.

Наги не держали много прислуги. Это считалось расточительством. Как правило, в домах сейла было всего трое слуг: повар, горничная и садовник. На праздники приглашались дополнительные работники, но вчера, узнав о скором отъезде, Рена распустила набранных поваров, и теперь на кухне её ждали всего двое: старый повар и его ученик-подросток. Вместе они накрыли стол, предложив гостям нехитрый завтрак из яиц и хвои можжевельника. Первую тарелку Рена подала отцу, доверив обслуживание гостей повару, и вскоре сама присоединилась к трапезе. Едва она присела, как Рош объявил об отъезде.

— Сегодня мы отправимся в столицу нашего царства — Асашарам. Вам выдадут нагскую одежду, чтобы вы не слишком выделялись в толпе.

— И вы думаете, что это поможет? — прервал речь эльф, привлекая к себе всеобщее внимание.

«Каков нахал!» — подумала про себя Рена, осуждающе глядя на него.

— Вам будет предложен плащ, — напряженно ответил отец. — После Великой Стужи не все наги полностью оправились и многие предпочитают не показывать своего внешнего вида.

— Надо же, как удобно! — фыркнул эльф.

— Вам, несомненно, повезло, — с нажимом заметил Рош.

Мода на плащи действительно появилась по весне, когда снег окончательно сошёл и ярмарочная площадь вновь открылась. Многие северные купцы, больше других пострадавшие от Великой Стужи, прятали свои шрамы — сморщенную кожу, ожоги, оставшиеся от обледенения и даже отмерзшие части тела — в нахлобученных капюшонах, широких рукавах и длинных подолах. Гильдия лекарей обещала в скором времени исцелить северян, если уж и не всех, то многих. И, судя по тому, что к лету нагов в плащах в городе стало значительно меньше, весьма преуспевала. И всё же сейчас эта мода оказалась весьма кстати.

Завтрак закончился довольно скоро, да и сборы прошли без каких-либо трудностей. Экипаж уже несся по долине, когда вдали загудели барабаны, возвещая, что солнце окончательно встало. Рена, сидевшая у окна, с щемящей грустью смотрела на удаляющийся дом и зелёную маковку дозорной башни, на увитый плющом забор и синеющий вдали сосновый бор. Она всегда испытывала болезненные чувства, когда уезжала. Ей становилось тоскливо и как-то одиноко. Рена скучала по матери и по их задушевным разговорам: больше ни с кем у неё не сложились столь доверительные и близкие отношения.

Вараны резво несли экипаж мимо сизых лесов и цветастых полей. Озорной ветер врывался в раскрытые окна и шаловливо хлестал шёлковыми шторками. День обещал быть жарким. Палящее огненно-рыжее солнце стремительно взбиралось по горизонту, и вот уже пейзаж принялся меняться. Леса редели и мельчали, поля блекли, уступая место сероватым пескам. Ещё немного, и отец привстал, чтобы закрыть окна. Он быстро справился с задвижками и натянул плотные защитные экраны. Внутри экипажа сразу стало заметно темнее, и невольно возникла атмосфера той самой неловкости, когда в небольшом замкнутом пространстве оказываются чужие люди. Косые взгляды, повышенное внимание к собственным рукам или обуви, даже какая-то неуклюжесть в случайных движениях — в общем, весьма нервная обстановка.

Напротив Рены сидел Марселу, и, хотя она мысленно запрещала себе на него смотреть, понимая, что это просто неприлично, её взгляд так и тянулся к нему. Нагская дорожная одежда ему не очень-то шла. Оливковая рубашка почти сливалась с тоном смуглой кожи, отчего Марселу казался каким-то измождённым и болезненным. Глаза его были закрыты, а длинные тёмные ресницы слегка подрагивали в такт покачивания экипажа, и всё же он не спал. Марселу то и дело кривил губы, то растягивая их в недовольной ухмылке, то собирая их в неуклюжую, детскую «уточку». Похоже, дорога давалась ему нелегко.