Я тебе не верю!

— Филипп!..

— Но ты крепкий орешек. — Он смотрел на нее с вызовом. — Что во мне такого, из-за чего ты меня так ненавидишь?

— Я не испытываю к тебе ненависти. — Ее сердце стучало как барабан.

— Ты всегда так обращаешься с людьми, которых любишь?

Она была избавлена от необходимости отвечать на эту колкость, так как машина въехала во двор дома Филиппа.

В гостиной он повернулся и скользнул взглядом по ее хрупкой фигуре.

— А ты похудела. — Он стал внимательно ее разглядывать. — Почему? Ты и так была слишком худая.

Сочувственный взгляд и слова Филиппа чуть не вызвали у нее слезы, которые она и без того с трудом сдерживала. Этот прелестный фермерский дом она уже не чаяла увидеть вновь.

— А ты в полном порядке, я полагаю?

— Уж куда как в порядке. — Филипп улыбнулся, но она была просто не в состоянии улыбнуться ему в ответ.

— В больнице, в то утро, когда родилась Патриция, ты был отвратителен, — заявила она напрямик. — Совершенно отвратителен.

— Я просто оцепенел, — признался Филипп, медленно покачав головой. — Тебе трудно это представить? Думаешь, что я человек из камня? Так вот, могу тебя заверить, Элизабет, что я был потрясен, когда увидел тебя в комнате. Я жаждал заключить тебя в объятия, излить свою любовь и добиться твоей взаимности любой ценой. Другая, разумная, часть моего существа подсказывала, что я должен следовать избранному пути и продвигаться по нему медленно и осторожно. — На минуту он замолчал, а потом продолжил: — А, черт, я мог бы говорить так всю ночь, но нам это не поможет. Первый раз в жизни я потерял почву под ногами и не знал, как с этим справиться… Я предполагал быть в Марселе в первой половине дня. Эту деловую встречу я не мог пропустить. Я оставил номер телефона своего отеля в письме, где просил тебя позвонить мне.

— Я не знала.

— А если б знала, то позвонила бы? — спросил он тихо, глядя ей прямо в глаза. — Ответь, Элизабет.

— Не знаю… — Отступив на шаг, она села в одно из больших кресел. — Я думала…

— Я знаю, что ты думала, — сказал Филипп сухо, продолжая смотреть на ее поникшую голову, на светлые волосы, отливавшие золотом. — В тот день, когда я покидал Нью-Йорк, ты ясно дала понять, к какого сорта мужчинам ты меня причисляешь. Но я надеялся, что, оставив свои подозрения относительно Мирей, ты сможешь осознать, что была не права в остальном. Мирей — красивая, чувственная женщина… и крайне избалованная, тщеславная, раздражительная, эгоистичная, мелкая… Нужно ли продолжать? — спросил он с сарказмом.

— Но ты был так приветлив с нею, — робко возразила она.

— Элизабет, она дочь лучших друзей моих родителей, — объяснил он терпеливо. — Что, по-твоему, я должен был делать? Плюнуть ей в глаза? Ее мать в течение ряда лет пытается поженить нас, но Мирей хорошо знает, как я смотрю на это. Я часто ставлю ее на место — ей нужен кто-то, чтобы держать ее в узде. Мирей привыкла видеть мужчин у своих ног, и тот факт, что один из них оказался невосприимчив к ее чарам, должно быть, сводит ее с ума.

— Ты когда-нибудь приглашал ее провести с тобой время? — спросила Элизабет, чувствуя необходимость задать наболевший вопрос.

— Несколько раз, когда она была моложе и немного помягче характером, — ответил он небрежно. — Вечеринки с общими друзьями и тому подобное. Но я никогда не получал удовольствия от ее компании. — Теперь он смотрел ей прямо в глаза. — Это правда, Элизабет. Между нами никогда не было иных отношений, кроме дружеских. Я знаю этот тип женщин, красивых и избалованных, каждая из которых считает себя центром Вселенной. Я не ангел и никогда не пытался им казаться. Но с Мирей? Нет. Ничего такого не было и в помине.

— Я вижу. — Элизабет смотрела на смуглое лицо Филиппа, которое было так близко от нее, и чувствовала в душе сумятицу. Она почти уже верила ему и теперь знала, что он не относится к тем мужчинам, которые способны делить свою любовь между двумя, но… Но это не означало, что та женщина, которую он безраздельно любит сейчас, будет последней в его жизни и не уступит место другим в длинной череде любовных увлечений. В конце концов, он устанет от нее — и тогда… Что будет тогда, Элизабет даже думать не хотелось.

— «Я вижу»? Разве это ответ? — Она не ведала, что красноречивая игра эмоций на ее лице причиняет ему острую боль. — Неужели это тебя не трогает?

— Филипп…

— Нет! Хватит! — отрезал он, глядя на нее с лихорадочным блеском в глазах. — Ты всегда произносишь мое имя так, как сейчас, когда начинаешь отдаляться. Ты делаешь это столь ловко, что все время остаешься закрытой для меня, отгороженной стеной недоверия. Я ожидал многого, когда рассказывал тебе о Клэр. И то, что это не смогло изменить твоего отношения ко мне, я не ставлю тебе в вину. Я действовал, как избалованный ребенок, сконцентрированный на своих чувствах, и получил за это по заслугам. — В его голосе слышалась горькая ирония. — Ты ни в чем не виновата. Неправ был я, и готов это признать. Но я не позволю тебе больше возводить барьер между нами. Элизабет, я знаю, что тебя влечет ко мне. Это не так уж мало для начала.

— Я не могу позволить себе пойти на поводу у этого влечения. Прости меня, — сказала она горестно.

— Нет, можешь! — Он бросил на нее пылкий взгляд. — Как бы ты ни любила мужа, как бы ни тосковала без него, его нет здесь, а я перед тобой. Я люблю тебя, Элизабет. — Эти слова были исторгнуты из глубины души. — Я боролся, пытаясь подавить свое чувство, говорил себе, что это глупость — дать увлечь себя другой женщине после Клэр. Но рассудок здесь бессилен, это дело сердца. Я не хотел говорить тебе о своей любви, но не желаю, чтобы ты хоронила себя, свою душу, разум и тело, как ты это делала в последние три года. Возможно, ты никогда не будешь испытывать ко мне такие же чувства, какие я испытываю к тебе, но, по крайней мере, я могу помочь тебе начать жизнь заново.

Это убивало ее. Он только что разрушил ее последнюю защиту тремя простыми словами: «я люблю тебя».

— Не говори таких слов, Филипп…

— Почему? Потому что ты не чувствуешь, что они правдивы? — спросил он мягко. — Это так? Но я действительно люблю тебя, Элизабет. Я бессилен перед тем чувством, которое к тебе испытываю. Оно делает меня уязвимым и незащищенным, и мне это не нравится, но я ничего не могу с этим поделать. Ты любовь всей моей жизни.

— Нет! — То был крик боли и протеста. Ей предлагали рай, а она не смела войти в него. Не могла сделать то, что сделал он, — вновь открыть себя целиком и полностью другому человеческому существу.

— Я хочу жениться на тебе, Элизабет. Посвятить тебе свою жизнь, — продолжал он неумолимо, чувствуя, что цель его близка. — Я хочу делить с тобой дни и ночи, хочу иметь с тобой детей — плоть от плоти и кровь от крови нашей.

— Я никогда не выйду замуж вновь. — Произнеся эти слова, она почувствовала, что все внутри у нее сжимается в тугой, горячий комок. — Никогда!

— Неужели ты так сильно любила его? — В голосе Филиппа послышалось столько боли, что плотина, сдерживающая ее чувства, не выдержала и прорвалась.

— Любила? Я ненавижу его, он мне отвратителен. Хотя я ношу его фамилию — Макафи. Тернер — это ведь моя девичья фамилия. — Ее голос задрожал. — Он порождение ада!

И Элизабет начала рассказывать о своей драме. В словах, которые срывались с ее губ, было столько страдания, что глаза Филиппа увлажнились, и он, повинуясь порыву, привлек ее к себе так неистово, что она уже не могла ни говорить, ни дышать.

— Нет. — Элизабет мягко, но решительно высвободилась из его объятий, и эта мягкость подействовала на него сильнее, чем самое отчаянное сопротивление. — Ты должен выслушать все.

И он повиновался. Каждое из сказанных ею слов жгло его, словно раскаленное железо, вызывая непреодолимое желание поквитаться с человеком, который причинил ей столько горя.

— И я люблю тебя, Филипп. Я хочу, чтобы ты знал о моей любви. — Это было сказано с такой удивительной безучастностью, что он встревожено вгляделся в ее лицо, забыв о вспышке ненависти, которую он только что испытал по отношению к ее покойному мужу. — Я никогда по-настоящему не любила Джона. Тебя же я люблю. И потому, — она подняла на него глаза, — я хочу, чтобы ты забыл меня и нашел кого-нибудь еще, с кем тебе было бы проще, чем со мной.