Я тебе не верю!

До нее внезапно дошло, что они сговорились. Фанни держала ее возле себя, изображая радушную хозяйку, чтобы дать дочери возможность пообщаться с Филлипом.

Но как только Мирей начала пробиваться к ним через толпу гостей, рука Филиппа легла на талию Бетти и подтолкнула ее к выходу из гостиной в огромный зал, откуда доносились звуки музыки.

— Сперва выпьем, а затем потанцуем, согласны? — Он провел ее через зал в другую комнату, где стояли столы, ломившиеся от яств, и целая армия официантов сновала среди многочисленных гостей.

— Я-то думала, что это и вправду будет маленькая вечеринка, — заметила Элизабет, испытывая легкое стеснение в груди, оттого что волнующее тепло его руки было столь ощутимо через тонкую ткань платья.

— Так и есть. Поверьте, по стандартам Лавалей, это небольшое сборище, — сказал он непринужденно. — Мирей и ее мать — в высшей степени социальные животные, а Шарль Лаваль потакает им обеим — так ему проще, — добавил он цинично. — Вы уже познакомились с нашим хозяином?

— Да, в гостиной.

— Что вы о нем думаете?

— Что думаю? — Сделав глоток вина, она посмотрела в его смуглое лицо. — Он кажется симпатичным. Дружелюбный и радушный, — добавила Элизабет торопливо, заметив проблеск насмешливой веселости в его глазах, вызванный теми эпитетами, которые она использовала.

— Он действительно приятный человек, в этом вы правы. Между прочим, Шарль больше дружен с моими родителями, чем его жена. Мой отец и отец Мирей знакомы с детства, а теперь обе семьи объединяют тесные деловые связи.

В самом деле, как удобно, подумала Бетти раздраженно. Особенно для Мирен. В своих притязаниях на Филиппа она пользуется не только родительской поддержкой, на нее работают и финансовые интересы обеих семей, тесно переплетенные между собой. И все это рыжеволосая красавица получила на блюдечке! Но почему эта мысль так расстраивает ее?

— Сейчас мы будем танцевать.

— Я не хочу…

В ответ на протест он приложил палец к ее губам.

— Пошли, пошли, всего один маленький танец. Должны же быть вещи, которые доставляют вам удовольствие, — сказал он вкрадчиво. — Вы не плаваете, не танцуете…

— Я не сказала, что не танцую, — быстро проговорила Элизабет в ответ, раздраженная его насмешливым тоном.

— A-а, так вы не хотите танцевать именно со мной. — Теперь всякий смех и ирония полностью исчезли из его голоса, а взгляд стал пронизывающим и цепким. — Так же, как не хотите купаться вместе со мной.

— Филипп…

— Нет, нет, Элизабет. — Когда Филипп притянул ее к себе, она уже знала, что он полностью владеет собой и окончательно решил поступать по-своему. — Вы будете танцевать со мной. Я хочу держать вас в своих объятиях, и, как вы дали мне понять, это единственная возможность, которая мне представляется, чтобы получить удовольствие. И я намерен воспользоваться ею сполна.

— Вы свинья, — заявила Элизабет.

— Не самая вдохновляющая фраза для такого случая, но за неимением лучшего, подойдет и она.

Это игра, просто забавная игра, подумала Элизабет, когда он привлек ее к себе, так плотно прижимая к груди, что, когда они начали танцевать, ее руки против воли обвились вокруг его шеи. Она чувствовала, как волны удовольствия, порождаемые его близостью, распространяются по ее телу от головы до пят, и, сознавая это, боролась со своими чувствами, боролась отчаянно.

Это уже было прежде. Однажды она уже шла по этой дороге и не ведала, куда та ее приведет. Бетти не предполагала, в какую пучину отчаяния может погрузить ее Джон, и, чудом выбравшись из этой пучины, научилась жить заново — теперь уже по своим правилам. Эти правила не предусматривали флирт с красавцем-мужчиной, к тому же искушенным в делах любви и имеющим связь, по крайней мере, с одной женщиной, а может быть, и с несколькими. Это стало бы моральным самоубийством. Но она не собиралась умирать.

— Перестань сопротивляться мне, Элизабет.

Бетти подняла голову и растерянно взглянула ему в лицо. И тут Филипп снова поцеловал ее в губы, но на этот раз поцелуй оказался легким, ласкающим, полным трепетной нежности.

— Не надо. — Протест был слабым, и она знала это.

— Не надо? — Язвительность в голосе и брови, поднятые с насмешливым недоверием, вызвали у нее желание посильнее пнуть его. — Как бы вы ни пытались скрыть от меня мотивы своего поведения, вы не можете скрыть их от себя самой. Вас ко мне тянет. Я это знаю, и вы знаете не хуже меня, хотя еще не хотите принять это как свершившийся факт.

— Как вы смеете?!

— О, я смею гораздо больше, чем кажется, малышка, — протянул он, в то время как его глаза таинственно заблестели. — Ваш муж уже три года как умер, не так ли? — Она сделала попытку вырваться из его рук, но стальные объятия не ослабели ни на секунду. — Я правильно информирован?

— Это ничего не меняет…

— И, если я точно во всем разобрался, вы по-прежнему не отходите от его погребального костра. — Это было жестоко, и он отдавал себе в этом отчет, но, по-видимому, не нашлось иного способа пробить броню отчуждения, которой она отгородилась от него. Ощущение ее тела рядом со своим было для Филиппа ни с чем не сравнимой радостью. Когда прежде он испытывал столь необузданное желание? Трудно вспомнить. Наверное, очень, очень давно. — Ваша работа, ваша карьера — лишь предлог для того, чтобы отвергать сердечные привязанности…

— Нет ничего плохого в том, чтобы делать карьеру.

— Но не ценой самоизоляции и превращения себя в робота…

— Вы ничего не знаете обо мне! — сказала она с жаром, и щеки ее покрыл румянец. — Ничего!

— Кое-что я хотел бы исправить, — сказал он мягко.

— Вы говорите о сексе! — Элизабет ощетинилась, словно еж. — Вот и все. Только плотское удовлетворение!

— Я говорю? — Несколько мгновений, прищурившись, он изучал ее лицо и затем притянул к себе с такой силой, которой невозможно было противостоять. — Вы думаете, это все? Конечно, физический аспект отношений важен…

— Сколько у вас было женщин, Филипп? — Он был груб с ней, и она могла отплатить ему той же монетой. — Сколько?

— Что?!

Она совершила то, что всеми признавалось невозможным, — удивила Филиппа де Сернэ дважды за один вечер. И получила удовлетворение, увидев, как изумленно округлились его глаза.

— Вы слышали, что я сказала. Я спросила вас, как много женщин было в вашей жизни — связей, романов, называйте как угодно, — повторила Элизабет, едва сдерживаясь. — Я хочу знать.

Безупречное самообладание изменило ему лишь на секунду.

— Больше, чем я хотел бы иметь к настоящему времени. — Честность ответа поразила ее, и она промолчала, встретив его испытующий взгляд. — Но я взрослый мужчина тридцати шести лет от роду. Я не святой и никогда не собирался им быть. Я мог бы сказать в свою защиту, что до сих пор жил по собственным принципам и никогда не брал сознательно того, что мне не принадлежит.

— И это вас оправдывает? — спросила она.

— Насколько мне известно, да. — Он посмотрел на нее загадочно. — А теперь я спрошу вас кое-что. С того момента, как мы встретились, вы ясно дали понять, что недолюбливаете меня. Вас влечет ко мне, но вы с трудом меня терпите. Это факт. Теперь я думаю, что заслуживаю того, чтобы знать причину. Джулия больше не может быть объяснением этому. Вы сами видели, как радушно ее приняли здесь, более чем радушно, с любовью. Я ожидал, что антагонизм уменьшится, когда Джулия приняла решение остаться, но он увеличился — по отношению ко мне. Я мог бы предположить, что вы дуетесь из-за того, что оказались не правы, но у вас слишком сильный характер для подобных капризов.

Элизабет могла быть довольна этим завуалированным комплиментом, но, как ни странно, он ее не обрадовал. Ее жизнь была устроена и шла по заведенному распорядку. Хотя она не была вполне счастлива, душевное спокойствие вернулось к ней, а вместе с ним и все то, что после Джона было надолго утрачено. Если же она и думала о будущем, то только в отношении работы, но не интимной жизни. Бетти в самом деле не хотела, чтобы любовь когда-нибудь еще вторглась в ее существование. Старая поговорка о том, что, обжегшись на молоке, дуют на воду, вполне справедлива в наше время.