За тех, кого греет костер

— Здорово, мужики! — сказал, жмурясь от света.

Еще не веря себе, я взял в руки лампу и подошел поближе. Ошибки быть не могло — передо мной стоял Пикунов. Я толкнул его кулаком в грудь, и он, с недоумением отступив на шаг и наконец узнав меня, не замедлил ответить тем же.

Через час мы съели все приготовленные к завтрашнему дню пельмени и, слушая Пикунова, Степан Петрович снова принялся за их изготовление. Отрываясь от стряпни, он посматривал на моего друга со смешанным чувством удивления и недоверия. И к тому были все основания. Уж очень просто и буднично прозвучал ответ Пикунова, когда мы спросили его, откуда он взялся.

—    С верховьев, — небрежно сказал он, как будто это было совсем рядом. — Вертолетчики по пути подбросили, горельники нужно было посмотреть... — и тут же, воодушевляясь, сразу перешел на другое. — У вас лицензии на соболя есть? Соболей тьма...

—    А как же вы сюда добрались? — перебивая его, спросил Коротков.

—    Ну, как... Пешком... По льду, конечно.

Все было просто. Каких-то полторы сотни километров— стоило ли об этом спрашивать! Правда, пришлось идти в лямке от нарт, таскать эти нарты через заломы и торосы, по это уже неизбежные издержки, такие же, как и периодические купанья под проломившимся льдом.

—    Ничего страшного, — говорил Пикунов, с удовольствием вытягивая ноги у раскаленной печки. — Не будь только дураком: не иди серединой реки. Ну, влетишь по колени, моментом переодевайся, костер — и все правильно... Да, мужики, места там богатые, но много кедрача сожрал пожар. Слыхать мы о нем слыхали, по толком никто ничего не знал. Вот и пришлось высаживать десант... А вообще ты попадаешься всегда кстати, — усмехаясь повернулся он ко мне. — Брошу я у вас часть своего барахла и побегу дальше налегке. В два дня запросто уложусь. За вами, наверно, с лошадью придут? — спросил он.

Я подтвердил, удивляясь, куда он торопится.

—    На самолет. Он уходит отсюда второго числа, а пятого во Владивостоке сессия крайисполкома.

—    Ну, а тебе-то что до этого?

—    Как что? — поднялся он. — Там будет слушаться вопрос о заповеднике на Ханке. Вдруг придется с кем-нибудь бодаться!

—    Так завтра же Новый год! Не думаешь ли ты его встречать в снегу под кедром?!

— Но не могу же я опоздать па самолет, — пожал он плечами.

—    Новый год все же!

—    В другой раз... Выпьешь за меня стопку...

На другой день уже с утра началась поземка. Струйки сухого снега змеились по реке и, взвиваясь в воздух, рассыпались мелкой колючей пылью.

Уложив в рюкзак фотоаппарат с отснятыми пленками, котелок и немного еды, Пикунов вскинул его па спину.

—    Ну, держи! — сказал он, протягивая руку.

—    Удачи тебе! — крикнул я вслед.

Он остановился, поправил на плече карабин и поднял над головой руку. Через минуту только оставленные нарты с палаткой и печкой напоминали о пребывании здесь этого человека.

К вечеру ветер прекратился, на землю и хвою деревьев ложился мягкий пушистый снег.

—    Не успел твой дружок добраться до жилья, — сказал Петрович, накрывая праздничный стол. — Шестьдесят километров по такой погоде не пройдешь.

—    А он и не рассчитывал, — ответил я.

—    Смелый, видать, парень, — сказал он и, на мгновение задумавшись, вдруг спросил: Что там за канитель с заповедником? Я так и не понял.

Часы показывали половину двенадцатого, когда я кончил рассказывать. Тихо потрескивали в печке дрова. Повизгивала во сне наша собака Веста. Падали за окном зимовья снежинки, на землю пришла новогодняя ночь, и где-то в этой ночи огонь костра грел человека, спешащего на самолет. Коротков молчал, поглаживая седые волосы.

—    Выпьем? — предложил я.

—    За тех, кого греет костер! — сказал он, и мы сомкнули стаканы.