Пригорьевская операция

— Ура-а-а! — понеслось над притихшим лесом.

Бой развивался молниеносно. Застигнутые врасплох, гитлеровцы выскакивали из домов в одном белье и падали, сраженные партизанскими пулями. Батальон Коновальчука с ходу овладел станционными путями и постройками. Оставив взвод для блокады вокзала, Коновальчук с остальными партизанами двинулся к аэродрому. К нему присоединились две роты из батальона Родивилина, занявшие перед тем восточную окраину станции. Одну роту Родивилин поставил в качестве заслона со стороны Рославля.

Батальон Щербакова без потерь взял поселки, перебил основную часть гарнизона. Теперь дело было за подрывниками. Их командиру Юрию Осадчему работы было по горло, он метался от одной группы к другой, подсказывая, как лучше заложить заряд под стрелочный перевод, водокачку и другие объекты, чтобы экономнее расходовать взрывчатку. Сильные взрывы сотрясали землю. Буйно горели складские помещения, все ярче освещая территорию.

Нелегким орешком оказалось для взвода, оставленного Коновальчуком, станционное здание. Фашисты, видимо, не очень уютно чувствовали себя на оккупированной территории. Здание вокзала они укрепили весьма основательно, даже обнесли второй стеной метра в два высоты. Из окон, как из бойниц, гитлеровцы вели яростный огонь, не подпуская партизан ни на шаг. Несколько наших было ранено.

Мы с Коротченковым задержались у взвода, штурмовавшего станционное здание, да так и остались здесь до конца боя. Через несколько минут к нам присоединились капитан Клюев с неразлучным адъютантом Ванюшкой Ивановым и политруком штабной роты Михаилом Капитоновым. Оценив обстановку, Коротченков приказал командиру взвода оттянуть людей из зоны, освещенной пожаром, и строго следить, чтобы немцы не удрали. При себе он оставил одно отделение с пулеметом и шестью автоматами. Сосредоточив огонь по окнам, мы перебежками почти вплотную приблизились к зданию и укрылись за поленницей дров.

— Собрать гранаты! — приказал Коротченков.

Гранат оказалось всего три, в том числе одна лимонка.

— Маловато, черт возьми! — сказал Коротченков. — Но в Корсиках было не больше, а школу с фашистами зажгли!

Охотников бросить гранаты нашлось больше, чем требовалось. Каждый уверял, что он чуть ли не перворазрядник по гранатометанию. Но ни Иванов, ни Капитонов, ни Клюев в окна не попали. Шлепнувшись о стену, их гранаты взорвались, не причинив вреда врагу.

— Надо поджечь! Без этого их не возьмешь, — сказал Коротченков. — Бензина не найдется?

— Бензин есть, — ответил молодой партизан Петр Новиков. — Недалеко отсюда я видел бензохранилище. Проверить?

— Проверь и тащи, что найдешь!

Новиков, не сгибаясь, метнулся через простреливаемую противником зону и исчез в темноте. Через несколько минут он появился с ведром.

— Прикрыть Новикова огнем! — скомандовал Коротченков.

Пулемет и автоматы дружно ударили по окнам. Воспользовавшись этим, Новиков рванулся к зданию и успел незамеченным проскочить самое опасное место. Прижавшись к стене, он хладнокровно осмотрелся и пополз к тамбуру главного выхода на перрон, осторожно передвигая драгоценное ведро. Остановился он рядом со станционным колоколом. Мы поняли это, услышав три звонких удара, Вслед за ними вспыхнул огонь.

Старое деревянное здание быстро разгоралось. Гитлеровцы попытались вырваться из огня через запасный выход на южной стороне. Но здесь их встретили партизанские пули.

Петя Новиков пробрался к нам с пустым ведром в руках.

— Не зря подал я фашистам третий звонок, — отрапортовал он, довольный удачей.

Последний очаг сопротивления противника был уничтожен. Коротченков поручил капитану Клюеву проверить еще не охваченную огнем часть здания, забрать трофейное оружие и документы. Проникнуть в вокзал можно было только с южного входа, у которого только что утихла схватка. Когда Клюев приблизился к двери, от крыльца метнулся человек и скрылся за углом.

— Фриц! Держите! — крикнул капитан, бросаясь вслед, но гитлеровец точно сквозь землю провалился.

Мы с Коротченковым в это время ходили по путям — проверяли, все ли уничтожено. Батальон Щербакова времени зря не терял. Пылали не только склады, пакгауз, но и все вагоны длинных товарных составов. Бой на станции можно было считать законченным. Комбат Щербаков доложил:

— Подорвано двенадцать стрелочных переводов, водокачка и водонапорная башня, два семафора, уничтожено шесть складов и сенобаза. Подожжено около семидесяти вагонов с зерном, картофелем и прессованным сеном.

— Все закончили? — спросил Коротченков.

— Все! Мы бы давно управились, да долго с вагонами возились: никак не хотели гореть. Хорошо — напали на склад с горючим, сразу пошло по-другому.

— Вот и навели партизаны у немцев на станции полный порядок, — с удовлетворением резюмировал Коротченков. — Теперь можно отдохнуть. Пойдем, комиссар, на КП, доложим командиру.

…Оставив разгромленную Понетовку, отряд возвращался на базу. Разгоряченные боем, партизаны не замечали усталости. Шумно, многоголосо обсуждали итоги операции. Они были блестящими: убито более ста гитлеровцев, противнику нанесен огромный материальный ущерб, на несколько дней выведена из строя станция. Но в тот момент, вгорячах, результаты боя невольно преувеличивал каждый.

— Станция выведена из строя недели на две, не меньше! — говорил один.

— Да что ты! — поправляли его. — Самое малое — на месяц!

Веселый смех доносился из штабной роты. Николай Бронебойный, как всегда, без тени улыбки сообщал о своих «подвигах».

— Что там у вас на станции! — укоризненно говорил он Капитонову. — Постреляли, постреляли — и делу конец. Видел бы ты, как я фашиста на штык наколол!

— Откуда же штык взялся? — еле сдерживая смех, спросил Капитонов. — У тебя-то на вооружении только немецкий крюк.

— Штык, говоришь, откуда? В горячке у кого-то из ребят выхватил винтовку со штыком.

— Ну, поехала душа в рай, — резюмировал Капитонов под громовой хохот товарищей. — А на будущее запомни: нет ни у кого из нас винтовок со штыками. Нет, и не предвидится. Ясно?

Чем дальше уходили мы от Понетовки, тем тише становились разговоры и шутки. Вступали в права строгие требования дисциплины. Начинала сказываться и усталость. Но близкой остановки не предвиделось. До рассвета надо было поглубже вклиниться в Мухинский лес, чтобы обезопасить себя от преследования.

На кратковременном привале меня разыскал Илья Игумнов и сказал, что плохо с Тоней Фигловской.

— Ранена?

— Нет, но идти дальше не может. Ноги распухли, шагает босиком.

— Немедленно посадите на лошадь!

— Все лошади заняты ранеными, свободны только две — командира и ваша.

— Берите мою.

Игумнов поблагодарил и заторопился к своим разведчикам. Спустя несколько минут он привел еле ковылявшую Тоню. Девушка чувствовала себя неловко, тяжело переживала случившееся.

— Извините, товарищ комиссар… Не думала, что так могут подвести ноги, — сказала она сквозь слезы.

— Ничего, Тоня, не волнуйтесь. Садитесь на лошадь. На большом привале медики окажут вам помощь.

Над лесом уже поднялось погожее осеннее утро, когда колонна свернула с дороги и остановилась в старом хвойном лесу. Партизаны с радостью располагались на отдых. Задымили костры. Пошли в ход последние запасы продуктов. Но не успела закипеть вода в котелках, раздалась команда:

— Воздух!

На предельно малой высоте над нами прошел вражеский самолет-разведчик. Сомкнувшиеся кроны деревьев на этот раз, видимо, помешали летчику заметить партизан. Но отдых был нарушен. Через равные промежутки времени самолет снова и снова появлялся над местом расположения отряда. Чтобы не демаскировать себя, погасили костры и завтракали всухомятку.

За следующую ночь и часть дня мы рассчитывали дойти до лагеря, но пришлось остановиться на дневку километрах в пятнадцати: противник настойчиво продолжал разведку с воздуха. Двигаться днем было рискованно. К вечеру на стоянку прибыли разведчики, которые проверяли через местных жителей результаты налета на Понетовку. Они в основном подтвердили первоначальные данные и рассказали одну деталь, развеселившую партизан. Немецкий офицер, которого преследовал капитан Клюев, был не кто иной, как комендант станции. Скрыться от преследования ему удалось весьма необычным способом. Видя, что бежать некуда, комендант влетел в уборную и, не раздумывая, махнул через очко вниз: страх за собственную шкуру оказался сильнее зловония. Из этого убежища его извлекли через несколько часов. Целый день отмывался комендант, обливался одеколоном, пил шнапс, закатывал истерику, а ночью куда-то исчез. Говорят, получил отпуск и укатил домой домываться…