Страница 16 из 19
В общем, здание было чистенькое, новое, хотя и с некоторыми строительными дефектами. Было бы в нем нам просторно, если б не то обстоятельство, что в нем были поселены сразу два отделения.
Правительственных учреждений в городе было мало, и они имели только уездное значение. Находились еще мужская и женская гимназии и эвакуированное из Белостока реальное училище. Город же был по преимуществу промышленный, со значительным числом не очень, впрочем, крупных фабрик и заводов и сильно развитой в районе кооперацией. При таких условиях Государственному банку приходилось играть в городе слишком видную, пожалуй, первенствующую роль. Рядом с ним, как бы приютившись под его крылом, было еще отделение Московского банка, раньше называвшегося банком Рябушинских[20].
Состав служащих в Ржевском отделении был в общем малоинтеллигентный. Почти все чиновники происходили из местного духовенства. Получивших университетское образование было лишь два-три человека. Особенно же неприятно выглядели банковые сторожа, также все местные уроженцы, грубые ржевские мужики. Более или менее исправные по службе, особенно при введенной мною дисциплине, они в большинстве имели недоброжелательный, угрюмый вид и мало внушали к себе доверия.
Ближайшим моим помощником был контролер Аким Павлович Попов, недоучившийся студент, также из духовного звания, человек на редкость упрямый, самостоятельный и властолюбивый. Мой предшественник А. Д. Демуцкий, болевший в последние годы, фактически сдал управление банком Попову, а сам занимался только показными пустяками, да еще постройкой нового здания банка. Попов привык за несколько лет к полноте власти и не хотел без боя переходить к нормальному порядку. Подчиненные Попова очень недолюбливали; из‐за большой лысины на голове его прозвали «босой головой».
Бухгалтер Александр Иванович Синев также происходил из духовного звания. Громадный мужчина, неповоротливый, но мягкий и почти безвольный. Смотрит на всех голубыми, невинно-вопрошающими глазами… Хорошо певший, он был, в сущности, типичным церковным регентом, по недоразумению ставшим банковым служащим.
Человек он был все же неплохой, а за свою слабовольность и мягкий характер пользовался симпатиями подчиненных.
Кассир Смагин был бесцветною, но не внушавшей доверия личностью. Он всегда заискивающе улыбался, но избегал говорить с определенностью. Зато меня донимала его жена, стареющая институтка. Забрасывала раздушенными письмами на розовой бумаге в 12–16 страниц каждое, написанное к тому же мелким почерком. Говорила все о своих знакомствах и связях, о близости чуть ли не ко Двору, а кончала служебными делами и сплетнями. Получение очередного толстого розового конверта меня наперед выводило из себя. Я думал, что эти письма пишутся без ведома мужа, и дал ему понять, что это вовсе не подходит, но убедился, что Смагин вполне в курсе этой странной переписки.
В последующие месяцы со Смагиным вышла крупная неприятность: у него в кассе оказалась недостача двух тысяч рублей. При мне им была разыграна сцена отчаяния, он говорил по телефону с разными клиентами, спрашивая, не передал ли он кому-либо этих денег… В банке, при заслугах кассира, растраты или прочеты могли быть и прощены, но в данном случае я не видел основания возбуждать пред центральным управлением ходатайство о прощении прочета, тем более что как человек он вызывал неудовольствие против себя.
Однако Смагину повезло. Разыгравшиеся революционные события, вызвавшие общую разруху, а затем и большевизм, – дали ему возможность избегнуть ответственности.
Но прожил он недолго. Во время большевизма, при поездке за продуктами для семьи, он внезапно умер.
Когда большевики меня сместили, возник вопрос о выборном моем заместителе. А. П. Попов благоразумно снял свою кандидатуру. Он и боялся теперь ответственности, да и знал, что, при его непопулярности, сослуживцы его не выберут. При большевицком управлении он занялся главным образом снабжением семьи продуктами; сшил для этого себе солдатскую шинель и, под видом солдата, ездил в качестве мешочника за добычей.
Избрание в мои заместители выпало на долю Синева. Он согласился, но об этом еще несколько слов будет впереди.
Другие сослуживцы были, по преимуществу, молодежь. Из них более заметным был секретарь Б. В. Родзевич, способный человек, но с крайним левым направлением и чрезмерно самостоятельный. Для секретаря, особенно во время революционной разрухи, это не подходило, и я сместил его на роль помощника контролера, чем он был очень обижен. Позже, в смутные времена большевизма, он играл положительную роль и даже примирился со мною в душе, после случая шумного моего заступничества за него.
Занятным типом был Мардониев, помощник контролера, заведовавший сберегательной кассой. Дело свое знал, но как человек был нестерпим. Каждый раз, как являлся ко мне в кабинет, обливал кого-либо из других служащих грязью, стараясь повредить им по службе. Благодаря этому свойству я прозвал его «американской вонючкой» – животным, обладающим для самозащиты зловонной жидкостью. Мардониева никто не любил, а я не мог скрыть своей к нему антипатии.
При самом начале большевизма Мардониев перекинулся на сторону победителей.
Доброе воспоминание осталось о служащих барышнях: как правило, в деловом отношении они были добросовестнее чиновников-мужчин, а во время борьбы с большевиками не дали из своей среды ни одной перебежчицы, чего нельзя было сказать о мужчинах.
Неприятным обстоятельством оказалось соседство Двинского отделения. Режим управлявшего этим отделением С. И. Вешенского и мой режим заметно между собою отличались, а это вредило делу.
Вешенский, бывший офицер, принадлежал к числу тех начальников, которых все «любят», то есть которые во всем стараются быть приятными подчиненным, избегая вызывать их неудовольствие. И Вешенский, в деловом отношении довольно слабый, пользовался среди подчиненных популярностью.
В общем, состав этого отделения был интеллигентнее, чем наш, и люди были, в их большинстве, неплохие. Непосредственным помощником Вешенского, исполнявшим обязанности контролера, был бухгалтер Пекарский, молодой еще человек, бывший студент, довольно симпатичный, но мягкотелый и слабонервный.
Мне, в Ржевском отделении, пришлось сразу же подтянуть служащих, несколько распустившихся при моем слабовольном и болезненном предшественнике, особенно в том, что касалось охраны банка и дежурств чиновников. Это вызвало некоторое неудовольствие, хотя и не слишком большое, потому что в других отношениях я старался соблюдать величайшую справедливость. Собственно, и этого неудовольствия не было бы, если б не соседство, а то ржевские часто говорили:
– А вот у двинских…
Заведенные мною порядки оказались полезными и были осознаны служащими при разыгравшихся вскоре событиях. Но мне стало легче, как это ни парадоксально, лишь среди лета, когда Вешенского перевели в Витебск, а на меня возложили двойную работу – управление обоими отделениями[21].
Ржев был одним из главных центров старообрядчества, и купечество города, с которым по банку приходилось по преимуществу работать, были типичными старообрядцами, строго соблюдавшими свои обычаи.
Типичен, например, был старик Сафронов, тогда уже лет 65, с длинной седой бородой, покрывавшей половину груди, и с острыми глазами, блестевшими из-под седых бровей. Говорили, что у него в доме скрыто есть особая молельная. Действительно, я у него застал, при своем визите, несколько женских фигур в монашеском одеянии. При виде незнакомого человека они поспешно куда-то шмыгнули.
Дом Сафронова, как и у других домовладельцев купцов-старообрядцев, состоял из двух этажей. В нижнем, с низкими потолками, сосредоточивалась вся семейная жизнь. Здесь особого парада не было. Зато в верхнем – были громадные хоромы, богато убранные. Эти комнаты предназначались для гостей и вообще для парадных оказий. Жить же в них не полагалось.
20
Банкирский дом братьев Рябушинских, учрежденный в 1902 г., был преобразован в 1912 г. в «Московский банк», имевший отделение в Ржеве.
21
23 июня 1917 г. управляющий Двинским отделением Государственного банка И. Е. Вешенской телеграфировал из Ржева в Петроград, что сдал отделение Стратонову (Российский государственный архив экономики. Ф. Р-2324. Оп. 13. Д. 9. Л. 194).