Страница 8 из 16
Не менее непопулярными, но гораздо менее настойчивыми были попытки правительства использовать труд коренного населения в сельском хозяйстве. На протяжении многих лет одной из важнейших забот сибирской администрации было обеспечение продовольствием новых острогов, а затем городов и рудников. Ввозить зерно из России было слишком дорого, и там, где это было возможно, правительство поощряло создание местного сельского хозяйства. Русских крестьян вынуждали или убеждали переселяться в Сибирь, а сибирских бродяг и ссыльных объявляли крестьянами и сажали на землю[95]. Некоторых обских угров первоначально также привлекали на «государеву пашню», но их неуспех в роли крестьян и постоянные мольбы о пощаде заставили правительство отказаться от этой политики[96]. «И впредь, государь, – сообщала группа манси в 1598 г., – нам сиротам твоим пахати твоей государевы пашни не возможно, потому что, государь, и достальные животишка истощили, и женишка и детишка проели, и помираем голодною смертью»[97]. Москва старалась откликаться на подобные жaлобы, не столько, вероятно, из чувства сострадания, сколько из постоянной заинтересованности в получении дани пушниной. Те же манси, например, предлагали платить столько ясака соболями, сколько царь «нас сирот своих велит пожаловати обложити»[98]. Умелые звероловы приносили большe выгоды, чем неумелые крестьяне, а надежды на русскую колонизацию еще больше ослабляли стимул к внедрению на Севере подневольного труда коренного населения.
Продолжение торговли пушниной требовало большего числа крестьянских поселений, но распространение крестьянских поселений подрывало торговлю пушниной. Вновь прибывшие крестьяне пахали, охотились и ловили рыбу на земле, которая использовалась «ясачными» звероловами. Еще более существенным было то, что русские поселенцы очищали землю под пашню, выжигая лес и обращая в бегство зверей. Некоторые служилые люди, переселенцы и монастыри арендовали землю у местных охотников, которые заявляли, что соглашаются на такие сделки «для своих нужд и для ясашного платежа и росплаты прежних своих долгов, а не для какого своего неправдивого умышления». В чем бы ни заключались их умышления, правительство неодобрительно относилось к любому отчуждению «ясачных земель» и часто требовало их возвращения, равно как и наказания всех причастных к таким сделкам. Прежде чем создавать новoе крестьянское поселениe, следовало определить, «порозжее ли то место и не ясачных ли людей». Тeм же, «которые у ясачных людей угодья пустошат [чинить] за то воровство наказание… бить кнутом нещадно, чтобы иным неповадно было… ясачным людем в звериных промыслах чинить поруху». Разрываясь между нeoбходимостью доставлять больше пушнины и требованиями, чтобы сибиряки кормили себя сами, воеводы прилагали все усилия, чтобы добиться того и другого, – пользуясь иногда тем обстоятельством, что крестьяне одного воеводы мoгли жить среди ясачных людей другого. Проистекавшие из этого конфликты сeяли вражду между разными уездами, множили воеводские челобитныe и в конечном счете приводили к захвату местных охотничьих и рыболовных угодий русскими поселенцами[99].
Даже там, где русские не селились постоянно (т. е. в большей части приполярной Евразии, за исключением немногих областей по большим рекам), они серьезно влияли на местную хозяйственную жизнь. В первые годы после завоевания казаки и купцы в поисках еды и женщин часто совершали набеги на стойбища ясачных людей и их «пытками пытали, и поминки с них великие имали, и их грабили, лисицы и собаки, и рыбу и жир, чем они сыти бывают, имали насильством»[100].
В прошлом-де в 164 [1654] году зимою сын боярский Кирило Ванюков, собрав на Индигирке реке из-за всех зимовий многих служилых и торговых и промышленных людей для своей бездельной корысти, сказал измену на ясачных индигирских юкагирей и послал на них служилых и торговых и промышленных людей… больше ста человек… и велел погромить. И служилые и торговые и промышленные люди по ево Кирилову велению тех индигирских ясачных людей погромили – жен и детей и оленей с триста на погроме взяли и иного всякого юкагирского живота погромили и от того погрому на Индигирке юкагиры обеднели[101].
По мере продвижения границы набеги прекращались, но потребность в пушнине по-прежнему противоречила традиционному экономическому укладу. Зимние тропки песцов пролегали севернее путей миграции северных оленей; таежный соболь уводил многих рыболовов прочь от рек; a оседлые охотники на морского зверя должны были обменивать бóльшую часть своего улова на пушнину, доставленную их континентальными «друзьями». «А которые мы… пешие, седячие тунгусишка, – жаловался ясачный человек с Охотского побережья, – и нам… соболий промысел не в обычай и соболей промышлять не умеем… и питаемся морским зверем и рыбою и промышляем рыбные кормы на оленных тунгусов и на те рыбные кормы купим у них, оленных тунгусов, соболи… на ясак». Некоторым таежным охотникам приходилось покупать пушнину у русских в обмен на кожу лося и оленя, платить десятипроцентный налог в казну, а затем сдавать ту же пушнину в казну как ясак (десятина была задумана как налог на русских купцов)[102].
Во второй половине XVII в. запасы пушнины начали сокращаться[103]. (Этому способствовали некоторые из тех товаров, которые местные охотники получали в обмен на шкуры – в особенности огнестрельное оружие и металлические капканы.) Поскольку квоты ясака менялись гораздо медленнее, экономика коренного населения оказалась под жестоким давлением. Постоянные недоимки в уплате ясака и растущая зависимость от железных орудий, одежды, муки, чая и спиртного вели к истощению хозяйства данников и ухудшению их социального положения. Как писали пелымскиe манси, «а мастеров, государь, у нас в нашей бусурманской вере нет, ни дровишек, государь, усетчи нечем, и на зверя, государь, засеки сделать без топора не можно и нечим; а обуви, государь, зделати без ножа неможно ж. И нам, государь, сиротам твоим с студи и с босоты и голодною смертью погибнуть»[104].
Экономические перемены не были ни важнейшим, ни самым драматичным результатом русского завоевания. В 1633 г. служилые люди из Мангазеи не сумели собрать ясак в Хантайском и Ынбацком зимовьях, потому что «иноземцы, которые платили государев ясак наперед сего в тех дву зимовьях, в прошлом во 140-м [1632] году померли, а иные, которые остались живы, боясь смерти ж, сошли кочевать неведомо куды»[105]. Согласно одному подсчету, за предыдущие два года от оспы умерло около половины инбакских кетов и более двух третей хантайских энцев[106]. Особенно тяжело пострадали юкагиры: в 1694 г. сбор дани в Омолонском зимовье был надолго прекращен, поскольку местные ясачные люди «волею Божиею моровым поветрием воспою все померли. И впредь с тех омолонских юкагирей великого государя ясак взять не с кого и то Омолонское зимовье впредь из окладу выложено»[107]. За первое столетие русского правления общая численность юкагирского населения сократилась с почти 4500 человек до 1450. Оспа была важнейшей, но не единственной причиной: в 1670-е и 1680-е годы около 10 % юкагирских женщин жили за пределами юкагирских поселений (в качестве жен, рабынь, наложниц), a 6 % всех взрослых мужчин удерживались русскими как аманаты. Многие погибли при набегах русских и в войнах с чукчами, коряками и тунгусами, а некоторые умерли от голода в результате обмена продовольствия на пушнину (юкагирская тундра была бедна соболем)[108].
95
Gibson James R. Russia on the Pacific: The Role of the Amur // Canadian Geographer. Vol. 12. № 1 (1968). P. 17; Idem. Feeding the Russian Fur Trade. P. 46–47; Сафронов Ф.Г. Русские на северо-востоке Азии. С. 107–109; Шунков В.И. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII – начале XVIII в. М., 1946. С. 11–56.
96
Буцинский П.Н. Заселение Сибири. С. 311–312.
97
Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 512; РИБ. Т. 2. С. 146–148.
98
РИБ. Т. 2. С. 146–148.
99
Там же. С. 330, 766; Шунков В.И. Очерки по истории колонизации Сибири. С. 64–75; Буцинский П.Н. Заселение Сибири. С. 331–332.
100
РИБ. Т. 2. С. 182.
101
Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 18. См. также: ДАИ. Т. 4. С. 18, 20.
102
Сергеев М.А. Некапиталистический путь развития малых народов Севера. М., 1955. С. 33; Степанов Н.Н. Пешие тунгусы Охотского побережья в XVI–XIX вв. // Экономика, управление и культура Сибири XVI–XIX вв. / Ред. В.И. Шунков. Новосибирск, 1965. С. 133; Буцинский П.Н. Заселение Сибири. С. 317–318.
103
Fisher Raymond H. The Russian Fur Trade. Р. 94–107; ДАИ. Т. 3. С. 214; Т. 7. С. 193–194.
104
Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 152.
105
Там же. С. 403; см. также с. 387.
106
Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. // Труды Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. АН СССР. Новая серия. Т. 55. М., 1960. С. 128–129, 143–144. См. также: с. 88, 92–93, 141, 155, 158, 169, 187, 306, 451–521, 561, 571, а также: Степанов Н.Н. Присоединение Восточной Сибири. С. 115.
107
Долгих Б.О. Родовой и племенной состав. С. 410.
108
Гурвич И.С. Этническая история северо-востока Сибири. С. 69, 19–23; Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. С. 440.