Ключ от Снов

Тогда Птицелов не согласился с зорзом, но обещал обязательно поразмыслить над его словами. Хотя даже Лекарю, стоявшему поодаль и не видевшему выражения лиц обоих собеседников, стало понятно, что Сигурд просто вежливо отказался от продолжения разговора, в котором не видел смысла. Продумывая игру против Кашлюнчика, Лекарь решил попытать именно эту карту и, как оказалось, не ошибся. Это была сейчас, пожалуй, та единственная хитрость, на которую еще можно было попробовать подцепить осторожного и скептического Кашлюнчика, как пуганую, но любопытную и тщеславную рыбу на крючок.

О том, что Кашлюнчик придет к ритуальному костру и его обман откроется, Лекарь особо не беспокоился. К тому времени, когда недужный, уставший после долгого перехода в Подземелье зорз выйдет к дому мальчишки, мастера Сигурда уже не будет на свете живых. Колдун об этом должен позаботиться, а он не подведет, не случайно Лекарь был уверен в нем, как в себе самом.

Пока Лекарь отдыхал возле наскоро разложенного воинами костра, двое саамов рысцой направились в лес. Один был вооружен рогатиной с острым, как бритва лезвием на длинном древке, другой был известным на саамских озерах охотником, без промаха бьющим птицу в глаз меткой стрелой. Они отправились на поиски Молчуна, который первым вышел из Подземелья в Холмах, ведя с собой Руту.

Затихающий в лесу кашель недужного зорза воины у костра слышали еще долго, обсуждая между собой, как же все-таки этот слабосильный колдун ходит по лесу, если его слыхать так далеко. Втихомолку они потешались над Кашлюнчиком, хотя и боялись показать это Колдуну, который, погруженный в тревожные раздумья, грелся у огня, завернувшись в длинный теплый плащ,. Лекарь так и не решил для себя, что же он будет делать, когда саамские воины приведут девчонку и немого друида. В ушах у Лекаря до сих пор звучал сиплый голос Кашлюнчика. Это стоило обдумать.

Кашлюнчик ходко шагал по лесу, еле сдерживая не утихающий кашель и размышляя над тем, что ему передал Лекарь. Это было весьма похоже на правду, если бы только Кашлюнчик не знал Птицелова. Гордый и высокомерный нрав Хозяина, его самомнение, вознесенное до небес, и презрение ко всем другим было хорошо известно Кашлюнчику, и с каждым шагом он все меньше и меньше доверял словам Лекаря. Дойдя до реки, он совсем остановился. Обе чаши весов в его душе окончательно уравновесились, и он не знал, как же теперь ему поступить дальше. Перед зорзом лежала река, и оставалось только перейти ледяную преграду, откуда было рукой подать до Птицелова. Кашлюнчик еще раз представил себе воображаемые весы, на одной чашке которых был его гордый хозяин и высокомерный бог, на другой – явно что-то замысливший Лекарь и, возможно, Колдун. Именно последний должен был поджидать его, Кашлюнчика, у ритуального костра. Зорз слышал, как на том берегу глухо выбивает медленный и вязкий ритм барабан. «Слишком медленно», – прошелестела мысль Кашлюнчика и ту же была буквально сметена другой – яркой и сияющей даже в ночи зимнего леса, на пороге таинственного, призрачного льда, с которого вновь поднявшиеся ветры старательно сдували снег. Недужный зорз увидел эти весы в своей собственной руке, крепкой и уверенной, а самое главное – могущей в один миг поколебать стрелку весов в любую сторону!

Да, так оно и было: Кашлюнчика не интересовали ни та, ни другая чаша. Ему гораздо интереснее было и дальше самому держать весы. И к тому же Кашлюнчик уже видел, как можно бросить на одну из чаш такой груз, который остальные просто не сумеют удержать. Он усмехнулся, но опять несколько минут крепко зажимал рукой рот, удерживая очередной приступ разрывающего грудь кашля. После чего осторожно попробовал на прочность прибрежный лед и медленно двинулся по закованной морозом реке.

В некоторых местах лед был столь прозрачен, что при свете выглянувшей луны Кашлюнчику казалось, что он видит, как подо льдом медленно колышутся текучие черные водоросли. Но, скорее всего, это ему только казалось – подо льдом было темно, и лишь кое-где по сторонам от него где-то опасно побулькивала во тьме невидимая вода.

Птицелов танцевал. В этом странном наборе непредсказуемых движений и неуемной пластики было столько завораживающе-колдовского, что Коростель не мог оторвать глаз от удивительного действа. А Молчун с Рутой все еще не появлялись…

Барабан колотил как сумасшедший, так что, казалось, внутри, где-то на самом дне души каждого, стоящего во дворе, что-то начинало отзываться в такт. Только костер понемногу догорал, открыв взорам разгоряченных воинов багрово-черные угли, от которых по двору распространялся необычно сильный жар.

Вспотевшая рубашка слабо шевельнулась на груди Коростеля, словно там очнулся доселе спавший какой-то маленький зверек. Ян замер от неожиданности, но сдержал себя, не подал виду – вокруг него стояли воины. И хотя всеобщее внимание было устремлено на магический поединок колдуна и духа, он вытер разгоряченное лицо, растер рукавом шею и только после этого задержал руку над ключом. Он был теплый, и в нем что-то слабо пульсировало. «Как нерв», – подумал Коростель, и в то же мгновение что-то сильно обожгло ему бок. Забывшись, он машинально схватился за правую полу наброшенного на плечи полушубка и тут же яростно отдернул руку. Это была дудочка Молчуна, с которой он после своего странного, неразгаданного сна минувшей ночью больше не расставался. Едва проснувшись, Коростель сразу обнаружил ее под боком и потом, когда зорзы вышли на двор, долго вертел в руках. Он силился вспомнить, не было ли в руках старика из этого волчьего сна похожей дудочки или даже этой самой. Но его воспаленная память после кошмарной ночи была словно осенняя лужица под ветром – подернулась рябью, и все отражения в ней расплывались, поверхность воды разрушалась и терялись детали.

Мало помалу дудочка Молчуна стала остывать, и Коростеля охватило вдруг неуемное, прямо-таки жгучее желание посмотреть, что же с ней произошло. Несколько мгновений он боролся с собой, но в итоге позорно проиграл и вытащил дудочку из чехла. Она была горячая, но очень быстро остывала. Ян повертел ее в руках – ничего особенного, дудочка как дудочка, за исключением того, что она не звучала, поскольку отверстия в ней были проверчены по странной, больной фантазии Молчуна бог знает где. Правда, пару раз она все-таки заиграла, но один раз – в руках Эгле, которая сама не знает, как это у нее вышло, а в другой раз дудочка действительно издала Звук. Ясный и чистый, этот Звук сумел тогда победить древнюю силу деревьев, разбуженную чьей-то злой волей. А, может быть, это было просто великое отчаяние, вознесшееся до уровня волшебства?

Коростель так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как на его плечо опустилась чья-то большая, крепкая ладонь. Он вздрогнул и увидел перед собой маленького саама. Охотник широко улыбался и показывал пальцем на его дудочку, которую Ян по-прежнему сжимал в руке. Коростель непонимающе смотрел на охотника, а тот быстро залопотал что-то на своем гортанном языке. Ян пожал плечами и показал пальцем на свой лоб, мол, не понимаю. Саам, все так же улыбаясь, сделал движение, будто подносит дудочку ко рту. Ян сообразил, что от него хочет маленький воин, улыбнулся ему в ответ как можно дружелюбнее, затем постучал пальцем по дудочке и махнул рукой, показывая – дрянь дудочка, выкрасить да выбросить. Но к сааму подошел еще один его земляк и тоже восторженно закивал, указывая на дудочку и оживленно переговариваясь с маленьким охотником. Очевидно, они решили, что дудочка неплохо дополнит барабан шаманки. Ближайшие к ним воины тоже стали оглядываться, показывать пальцами. А у костра барабан вновь продолжил свой глухой, безостановочный бой.

Коростель понял, что охочие до зрелищ и музыки северные воины от него просто так не отступятся, и он решил продемонстрировать саамам на деле, что дудочка сломана, и из нее невозможно извлечь звук. Бросив быстрый взгляд в сторону Птицелова, который продолжал свой отчаянный танец-заклинание вокруг неподвижно стоящей тени Рагнара, он взмахнул рукой, призывая всех воинов в свидетели, с легким сердцем приложил дудочку Молчуна к губам и, нарочито раздувая щеки, дунул в нее что было сил.