Страница 42 из 46
Сусанна поднялась, восхищенная и сияющая, и, увидев маленький кинжал, вонзенный концом в землю, вынула святыню одним движением руки и, сверкая глазами, приложила его к губам своим. Потом она взмахнула кинжалом в разные стороны, как бы поражая всех, поносящих «высокого» и, подпрыгивая от восторга, быстро направилась в лес.
И, едва она скрылась, как из-за дерева выскочили с громким смехом, со взбившимися на голове волосами, две старухи. Посмотрев друг на друга, они захохотали и, ударив в ладоши, с быстротой вихря стали плясать вокруг дерева, оглашая воздух дикой песней:
— Слышь ты, диво какое! Сказывают, старец Демьян в лесу пропал…
— Слыхала я. Вот для него и в лес иду. Любопытно посмотреть.
— Сказывают, одет он, как колодник. Это слыхала?
— Что ж, обезумел он разве?
— Может, и обезумел.
Разговаривая таким образом, две женщины шли среди густого леса, посреди вереницы крестьян. Сзади всех шла Сусанна с задумчиво опущенной головой, в белой одежде и с кинжалом на груди. Многие, оборачиваясь, посматривали на нее с любопытством и страхом. В глазах всех она все больше делалась непонятным, загадочным и опасным существом, имеющим какие-то таинственные сношения с небесной силой. Несмотря на свое восторженное состояние, мгновениями ум Сусанны озаряла ужасная истина, но она, делаясь бледной, как мертвая, сейчас же силилась рассеять ее и разогнать всякое сомнение в реальности Лай-Лай-Обдулая и его бесед с ней. Она делала это инстинктивно, понимая, что рассеять все эти различные обманы означало для нее сорваться в глубочайшую пропасть и разбиться на куски.
Долго шли люди по лесу, как вдруг все остановились на маленькой поляне, глядя на кровавое, мертвое тело человека и белого старца. Последний сидел около мертвого со склонившейся на его грудь головой. Распадавшаяся от ветхости одежда колодника и цепи на ногах придавали ему странный и еще более жалкий вид. И долго старец сидел так неподвижно, что и его можно было принять за мертвеца, и только когда пришедшие люди подошли к нему, образовав круг, он поднял голову и мучительно задвигал ею. Лицо его было в слезах, губы страдальчески раздвинуты, и из глубоких глаз смотрела угасающая, грустная жизнь. Посмотрев вокруг на собравшихся людей, он вдруг заговорил слабым, дрожащим голосом, нежно проводя рукой по лицу мертвеца:
— Видите, как избили его, глядите… вот я вам покажу… да подойдите сюда, подойдите…
Дрожащей рукой он стал манить к себе окружающих его людей и, когда последние подошли совсем близко, старец продолжал прерывающимся, жалко дребезжащим голосом:
— Вот здесь его били… Смотрите, как глубоко врезывались прутья… а здесь мясо вырвано… О, я знаю, как это больно… Я знаю, для чего делают это злодеи-начальники и палачики разные… тсс… чтоб никто не слышал, я на ухо вам шепну: вместе с кусками мяса на теле вырывают из сердца наших богов Зеленого Рая — свободу и совесть. Вот в чем штука… Я хорошо это помню… хотя очень я стар и ум ослаб мой… сколько мне — за сто лет или за двести — Бог один знает… Изменила мне память… Где я и кто вы такие?.. Может быть, я уже на небе и там выросли зеленые деревья, как в Зеленом Раю… где же Осип?..
Он стал оглядываться вокруг себя и вдруг, уставившись в одну точку, некоторое время оставался неподвижен, походя на труп.
— Нет, вы им не верьте… Вот штука какая… Все эти бичи и батоги, лозы от деревьев и кнуты — все это штуки господина полицеймейстера… ваше высокоблагородие, помилуйте, зачем же древесной лозой вы сечете счастье наше, радость сердца нашего, совесть, которая в нас от рождения?.. Вы хотите посадить свободу на цепь, как дворовую собаку… Нет, не верьте, это вовсе не по полицейскому приказу солнце светит на небе… Квартальный погасил все звезды на небе, а в нашей тюрьме — фонари… а городничий приказал луне светить одним губернаторам… ха-ха-ха!.. Вот почему нас бьют палками: досадно их высокоблагородиям, что и у нас, арестантиков, у нас, гонимых и болеющих сердцем, и у нас глаза, у нас уши, и у нас совесть, и у нас свобода… Брысь, серая кошка, ты все сало себе забрала, надо и котятам оставить… Все себе, все себе… а нам, бедненьким, палки, да цепи, да мозоли на руки… Ваше высокородие, вы всю спину мне исхлестали, а грамоте все-таки не научили… Кровавый пар поднялся в сердце от ваших розог… щекочет русской кровью в носу… и в глазах младенцы пляшут в кровавом паре… Этот полицейский не встанет, чтобы меня бить… Топором я рассек ему голову… А все-таки, земля Божия… Кто сеет, тот и косить может… а все мимо рта, мимо рта… один ветер свистит в мужицком брюхе… а у вас, ваше высокородие, так отвисло оно, что только два гренадера могут поддерживать вашу честь… Тсс… Осип, бежим в пустыню… Я распорю брюхо полицейскому, и ты воткни только нос: такая вонь, милый Осип, что в пустыню, в пустыню, в пустыню…
Он взволнованно поднялся с места, как бы приготовляясь бежать, но вдруг, приложив руку ко лбу, задумчиво стал смотреть на мертвого.
— Нет, миленький, я тебя не оставлю, — воскликнул он, падая снова на тело мертвеца, и слезы опять полились из его глаз ручьем. — Люди, смотрите, смотрите, здесь были глаза, их выклевал коршун, здесь было его сердце, а теперь остановил его злодей, убийца, палач… навсегда, навсегда… Я помню, у него было молодое, гибкое тело и добрые, кроткие глаза… Потух свет его, а это тело, смотрите, как оно исполосовано, избито, облито кровью и неподвижно, как камень… Люди, что же вы не плачете, а? Разве у вас нет глаз, чтобы плакать?.. Ведь это палач вырвал из вашего сердца кусок мяса… а, как думаете? Свободу облили кровью, и вот ее здесь труп. Как можно не плакать! Так пусть же деревья плачут, пусть ветер плачет и поет песню, пусть с неба падают слезы и омоют его раны…
Он упал головой на труп и затих и, как бы в ответ на его слова, кто-то зарыдал.
Старик поднял голову, уставив зрачки грустных глаз на Сусанну, которая, стоя на коленях со свешенной на грудь головой, горько плакала. Все тело ее вздрагивало от рыданий, и по золотистым нитям волос, падающих с головы по лицу к земле, катились слезы, точно сверкающие дождевые капли на ветвях плакучей ивы.
— Дитя мое, кто ты такая? Не отвечай… Я тебя узнаю… Ты ходила по небу, когда я с Осипом сеял хлеб… Между прочим… чего ты плачешь… Плохо в Зеленом Раю… Пахнет кровью наша земля… Между прочим, я, арестантик, должен собираться в дорогу… Через воздух, значит, к звездочкам… Обо всем отрапортую ангелам… я, ваше высокородие, основал Зеленый Рай… да вот его волк слопал… Не обессудьте арестантика… довольно били его на земле… Между прочим, мне пора на небо… Прощайте, детки мои, прощайте, детки мои…
Лежа на траве с запрокинутой, лежащей затылком на груди мертвеца головой, он стал вытягиваться, вздрагивая всем телом и глядя на небо.
— Помирает прадед-то наш, пойти начальникам сказать, — шепотом проговорил кто-то, и некоторые стоящие здесь повернулись было, чтобы уйти, как вдруг откуда-то показался великан в изорванной одежде, страшно обросший волосами, и с волочившейся цепью на ноге. В руке его была дубина и, перебегая поляну, он моментами приостанавливался, угрожающе помахивая ею над головой. Бежавшие за ним, чтобы его схватить, Герасим-Волк и Варсоний, добежав до группы людей, остановились, удивленно глядя на умирающего старца.
— Вавиленька, милый, беги, беги, утекай как можешь скорее! — раздался голос и на поляне показалась высокая фигура Оксаны. Не обращая внимания на стоящие группы людей и глядя только на Варсония и Герасима-Волка, она с негодованием проговорила: — Ах вы, бесстыдные люди! Прислужники черта вы этакие, без чести и совести. Вы злые волки, когда бежите за слабым, и лижущие руки псы сильным злодеям нашим. Что вы гонитесь за человеком, ни в чем не виновным, по лесу, как за оленем стая волков… В лесу и звери имеют норы свои и птицы гнезда, а нам негде от вас спрятаться…