Скрежет ручки в залитой вином комнате

Проснувшись посреди ночи, я резко понял, чего не хватает моим книгам — моей работы над ними, так что быстренько поднялся с дивана с ещё не просохшим до конца сознанием и сел за свой пыльный стол с раздолбанным кое-как работающим компьютером на нём. Аппетит приходит во время еды, но с книгами это так не работает: если надолго забросить всё это дело, то и желание творить хоть что-то пропадает в миг, и приходится бороться с самим собой, чтобы выжать из себя хотя бы пару букв, после чего ты бросаешься на всё тот же вонючий диван, чтобы придаться любимому занятию всех людей на свете, о котором я уже писал ранее. Так что выхода у меня не было, и я начал нажимать на эти чёртовы клавиши, чтобы довести историю того хорошего парня хотя бы не до конца, но приблизить её как можно сильнее к финальной точке и моей любимой фразе «Конец!». Обожаю это чувство, когда дописанная книга уже находится у тебя. Столько возни, и кажется: «Господи, да как же я уже устал от всех этих строк». Появляется странное ощущение, что твоя книга — дерьмо собачье, поэтому и перечитывать её совсем не хочется, отсюда следует единственно верное решение в данной ситуации: просто забросить этот осколок твоей души на растерзание в интернет, где тебе с удовольствием покажут «литературные критики» (что ни бельмеса в этом ремесле), что душа твоя та ещё поганьщина, а долгие часы твоей работы никому нахер не упёрлись. Это даже не попытка давить на жалость, скорее способ показать, что можно вложить во что-то много времени, но если у тебя недостаточно набита рука — а ещё лучше голова — то и какого-то бешеного успеха ожидать совершенно не стоит. Но самый парадоксальный момент во всём этом занятии (я имею в виду писанину) заключается в том, что если твоё произведение даже чем-то и примечательно, то, скорее всего, его ждёт та же самая участь, и пёс его знает, как работает вся эта система. Вернее, я знаю (я не пёс, скорее, серая мышь): сначала ты делаешь себе имя (случайно или нет), а потом тебя преследует успех до определённого периода времени. Но как писал всё тот же Шопенгауэр, чем быстрее к тебе приходит успех, тем быстрее он исчезнет — как в наше время: что ни подросток, то репер — поэтому я трудился, что было сил, набивая всё новые листы полезного или бесполезного (кто как решит) текста со стойкими мыслями, что исхода у меня всего два: либо я стану чертовски хорош и добьюсь признания, либо я распечатаю все мои труды и у меня будет очень большой запас (пусть и не нужного мне качества) туалетной бумаги на всю жизнь.

Закончил со всем я где-то под пять часов утра, но точно я не помню, ибо проснулся в девять в луже своей собственной слюны, а ко мне в дверь кто-то стучался. Я не думал, что затопил соседей, так что украдкой, медленно подошёл к глазку, будто бы моя жизнь кому-то была интересна настолько, что могла даже быть в опасности. Когда я увидел там своего соседа по лестничному проёму Жору, то решил не открывать дверь, однако этот говнюк всё равно продолжал стучаться, словно знал, что я дома. Я точно так же на носочках ушёл в сторону комнаты и дожидался, пока этот козёл уйдёт, но он стучал и стучал. Будь я одним из своих соседей, то вышел бы и спустил с лестницы, что, кстати говоря, я и намерился сделать через пару минут такого издевательства над моей тяжёлой головой утром в воскресенье. Я пошёл к двери с тяжёлым топотом, и Жора прекратил стучать, вероятно, чувствуя мой настрой.

— А, Серёга, ты дома? — с наигранным удивлением и своей дурацкой улыбкой он произнёс мне через едва открытую дверь.

— Чего хотел? — грубо буркнул я сквозь свои маленькие китайские щёлочки, под которыми глаза рыдали от падающего в них света.

— Да я же переезжаю, вот, зашёл попрощаться, — угрюмо и с долей сочувствия самому себе тихо сказал Жора.

— А, ну давай, — я стал закрывать дверь, но он остановил меня, как и всегда до этого.

— Давай, может, это, присядем на дорожку? — сказал он, держа пару бутылок пива и бутылку вина в руках.

— У тебя есть, на что присесть, я гляжу, — продолжил я, но сбавил напор. — Я только вчера знатно врезал, так что сегодня найди себе другого собутыльника.

— Нет, я хочу с тобой посидеть, — Жора настаивал, и я, не выдержав, открыл ему дверь. Тот с радостной ухмылкой победителя завалился в квартиру, после чего, не разуваясь, сразу ринулся на мою кухню, где стал открывать пиво (для себя, естественно).

Жора был странный человек в том плане, что как бы грубо я с ним ни обходился, он всё равно был почему-то твёрдо уверен, что мы с ним лучшие друзья. Ему было около двадцати восьми лет, сам невысокого роста, коренастый и пухлый, с короткими то ли светлыми, то ли тёмно-русыми волосами (мне было трудно определить этот цвет, я просто знал, что он противен мне (Жора или цвет?)). У него была жена, от которой он периодически бегал ко мне пить алкогольные напитки, за что потом знатно получал по голове, прикрываясь тем фактом, что пил он со своим лучшим другом и соседом. Мне было слегка жаль его, но это длилось ровно до тех пор, пока он не напивался и не открывал рот. Жора много читал, но, как я уже говорил, он был из тех персон, которым чтение не особо-то и помогало собрать свои мозги в кучу. Зато он считал себя очень образованным и начитанным человеком, дела которого шли в гору — вон, даже смог купить себе квартиру внутри МКАДа — поэтому считал своей святой обязанностью сидеть и пердеть мне в уши о том, какой же он классный, наставлять меня на моём жизненном пути к успеху, а также высказывать свои мысли насчёт литературы и книг только на тех основаниях, что просто много, но без толку, читал. Как-то раз я проболтался о том, что пишу, и теперь Жора в каждой беседе вспоминал этот мой недостаток, при этом находя в себе силы даже подавать какие-то советы. Как же здорово слышать нотации и поучения в каком-либо деле от тех, кто с делом этим никоим образом не связан. Меня всегда это раздражало, и я вспоминал золотой вопрос «Почему нельзя трахаться на Красной площади?».