Скрежет ручки в залитой вином комнате

Спустившись вниз на улицу, я стал вглядываться в светлое и чистое небо. Если судить по клише из фильмов, то такая погода не предвещала беды, раз уж небо не собиралось плакать. Как это мерзко и отвратительно — судить о жизни по фильмам: в этом не было ни грамма логики, но чувствовалось послевкусие надежды на лучшее. Поэтому, собственно, толпы людей прутся от кинематографа, где практически всегда — за редким исключением — побеждают носители мыслей и ценностей, которые были окрещены создателями сих продуктов как правильные и необходимые всему человечеству. Зачастую так оно и было: идеи и ценности были правильные, слова красивые, а поступки — благородные. Так оно и было, если не вдаваться в подробности и не начать отходить чуть в сторону, задумываясь над мелочами, в которых, как известно, кроется дьявол. Хочешь съесть и не задуматься — вперёд, только при таком подходе к жизни было бы слишком опрометчиво называть себя человеком разумным. Человек пожирающий — вот самое удачное определение для подобных особей.

Вдалеке красовались перед фотокамерами своих телефонов очередные девочки, желающие обновить инстаграм фотографиями на фоне небоскрёбов. Очередное клише, которое нам втёрли через ложную культуру — чем выше и более застеклённые здания у тебя под носом, тем более успешным ты становишься. Образ офиса, где люди зарабатывают деньги за работу с бумагой — это ли не мечта каждого юного жителя нашего мира? А там может и роман на работе закрутиться. Ладно, всегда найдутся недовольные, мол, «а я вот не мечтаю о таком». Ага, иди нахуй, противник мейнстрима. Тебе лишь бы бунт устроить и показать, какой ты особенный, а на деле тебя вообще нет.

Из-за таких мыслей мне не стало лучше, скорее наоборот. Хотелось спрятаться в бетонную коробку, а ещё лучше в домик в деревне (но не в ту срань из рекламы), попить свежего парного молочка вприкуску с только что испечённым хлебом, лежать на земле и думать, как же медленно идёт время, которое не нужно тратить на пустую спешку в надежде успеть на встречу или долбанную работу, чтобы хоть как-то себя прокормить. Хотелось бы жить в деревне, но я бы не смог: то ли спился бы раньше срока, то ли сдох с голоду из-за ленивой жопы. Да и резать животных для создания запасов мяса тоже не получилось бы у меня. Тут могли бы налететь веганы, приняв меня за своего, но чёрта с два! Я люблю мясо, но предпочитаю не видеть всех процедур его получения. Вот тебе и мелочи: ты покупаешь мясо в магазине, но не задумываешься о том, как его производят. Стоит задуматься, и уже не так безмятежно берёшь этот кусок убитого животного в свою корзину. Однако поразительна способность людей закрывать на что-то глаза, представить, что ничего не произошло и не происходит, и вуаля! Твоя совесть чиста и спокойна, даже спать можно. Похоже на собаку, спрятавшую свои глаза за шторкой и думающую, что остальное её тело не видно вовсе.

Нужно было закончить этот день, так что я сделал пару глубоких вдохов и выдохов, попытался собраться с силами, а затем последовал навстречу своей судьбе. Да, тяжелы эти моменты, но что поделать? Без них жизнь была бы скучна, и это также проблема для человечества. Но хватит о плохом (о людях). Хотя чего уж там? Вся моя история завязана на людях, так что продолжим.

Поднявшись наверх, открыв двери ресторана, я услышал большой гул в толпе, постепенно нараставший и накалявший обстановку до чего-то серьёзного. Ходили крики пьяных мужчин и истеричный визг женщин, среди которых я различил истерзанный болью голос заплаканной Анюты. Это был знак того, что всё-таки белая горячка не настигла моей головы, но радоваться этому никак не хотелось. В этом мракобесии, где Валентина Васильевна порывалась на жениха с кулаками, Аркадий Геннадьевич держал свою бывшую супругу, гости толкались друг с другом (кто-то из них тоже горел желанием набить Даниэлю рожу), стояла панда-невеста с мокрыми насквозь чёрными щеками. Она порывалась куда-то уйти, но её держала мать горе-мужа, пытаясь что-то ей объяснить, однако Анюта совершенно не слушала.

— Изменщик! — кричала Валентина Васильевна, пытаясь вырваться из хвата Аркадия Геннадьевича. — Я знала, что ты такой негодяй! Все вы мужики одинаковые! Убери от меня свои руки, Аркаша! Вот, такая же гнида, как и ты.

— Это надо же было, на собственной свадьбе тут же изменить своей молоденькой жене! — пробивался голос одного из родственников Анюты.

— Я не хочу жить! — рыдала Анюта, дёргая свои руки из цепких лап матери Даниэля.

— Ты всё не так поняла, — верещала вторая.

— Анна, ангел мой, — из-за толпы зевак, держащих его подальше, говорил сам виновник сей сцены, — это не то, что ты подумала.

— Экий нахал, даже говорит клише, — подумалось мне. — Почему всюду эти клише?

— Иди к чёрту, Даниэль, я видеть тебя не могу! — взвыла Анюта. — Променял меня на какую-то шлюху!

— Это я-то шлюха? — внезапно из толпы нарисовалась Женя, погоняло «Джаннет не шлюха». — Я тебя, стерва, на куски порву, — внезапно этот ходячий курятник влетел на мою подругу, пытаясь вцепиться ей в волосы, но не тут-то было. Анюта далеко не самого робкого десятка девушка, в случае чего могла и врезать, что она, собственно, и сделала. «Джаннет непорочная» с большим хлопком полетела в обратную сторону, и лишь её подушки безопасности спасли от искромётного падения на пол.

— Господи, что за чертовщина? — открыл рот глава семейства Даниэля, т.е. его отец. Батя.