Деньги

И вот суд. Я жду тщательного рассмотрения дела. Думаю об адвокате, консуле, вмешательстве моего ублюдочного дяди или в крайнем случае – и это хуже всего – Его Банкирского Величества Мартина Яла. Все-таки это лучше, чем загреметь на двадцать лет за решетку. Как-то так…

Трехэтажное здание суда имеет внутренний двор, обнесенный галереей в португальском стиле. Наш воронок въезжает во двор. С оковами на ногах нас выталкивают из грузовика, подгоняя пинками под зад всех, кроме меня – настолько я им симпатичен. Я в самом деле начинаю понимать, что ко мне особое внимание: уже вскоре меня отцепляют от других арестантов и в цепях препровождают в маленькую комнату на втором этаже, где за столом сидит толстый и потный, как расплавленная свеча, индиец.

– Вы нарушили валютное законодательство. Это очень серьезный проступок.

Не успел я произнести: «Послушайте» и «Я требую адвоката», как он вручает моим конвоирам бумагу, которую, по-видимому, подписал до начала нашей с ним интересной беседы. Меня подхватывают под мышки и выволакивают на улицу. Так и не успев ничего понять, я снова оказываюсь в клетке, и вскоре после того, как ее заполняют другие заключенные, воронок начинает катиться по дороге на север.

Мы проезжаем мимо роскошных пляжных отелей, среди которых мой White Sands, мимо резиденции Джомо Кениаты. Проехав около тридцати километров в северном направлении, мы добираемся до тюрьмы. Когда мы с Йоахимом и швейцарской парой совершали тур в Малинди и Ламу, у меня была возможность взглянуть на нее со стороны. Никаких неизгладимых впечатлений она не оставила: в туристическом плане ради нее делать крюк не стоит. Теперь моему взору предстает своеобразный лагерь с капитальными барачными постройками, окруженный бамбуковой оградой с натянутой колючей проволокой. Это одноэтажные строения из бетонных блоков с плоской крышей и стенами, которые забыли оштукатурить и уж тем более покрасить. Распространяя удушливое зловоние, из отверстий в стене через решетки с металлической сеткой вытекает поток нечистот.

Сквозь полумрак, который царит в раскаленных от жары бараках, видны обращенные к свету мокрые от пота грязные лица. В какой-то миг я представил себе, что нахожусь взаперти среди этих несчастных, и у меня тут же перехватило дыхание от отвращения и страха. Я облегченно вздыхаю, когда меня уводят в сторону от барака. Мне кажется, что я спасен. Ковыляю по неровной тропе на ногах с кровоточащими следами от железных браслетов: на мне только бермуды, гавайская рубашка и вьетнамки.

Я спотыкаюсь, но мне уже как-то безразлично, куда меня ведут. Это продолжается до той минуты, пока я не замечаю железную решетку.

Она слегка приподнята над землей и заперта на висячий замок. И вот ее открывают специально для меня. В яму спускают лестницу – на деле старый деревянный брус с неровно прибитыми поперечинами.

– Down[4].

Спускаюсь вниз и вижу шесть человек, которые теснятся в вырытой в земле круглой яме глубиной почти в пять метров и шириной в два. На дне ямы хлюпает отвратное месиво с тошнотворным запахом, происхождение которого не вызывает сомнения. Мои ноги погружаются по щиколотку в нечистоты, я почти плачу от подкатывающей к горлу тошноты, меня трясет, я не раз спотыкаюсь, пока наконец в этом мраке не нахожу себе место и не прижимаюсь спиной к стене. Вверху над моей головой захлопывается решетка, и полицейские уходят. Из-за мрака я поначалу различаю вокруг себя лишь тени. Затем начинаю присматриваться к сокамерникам, которые тоже пристально смотрят на меня. Четверо из них наблюдают за мной с удивлением, даже с легкой ухмылкой; двое других награждают меня презрительным взглядом. Эти последние невероятно огромны, и кажется, что еще немного – и своей головой они достанут до решетки; у них одинаково выбритые выше лба черепа, а оставшиеся волосы скрыты под какой-то красной сеткой, на шее – разноцветные ожерелья; они невозмутимы, величественны, недвижимы в своей звериной гордости. Это масаи.

И они отвратительно воняют.

Остальные четверо – кикуйю. У них страшные рожи грабителей с большой дороги. Потом я узнал, что они простые браконьеры, виновные в отстреле животных на территории заповедника. Но в те минуты они пугают меня гораздо больше, чем масаи: их подозрительные перешептывания на суахили, их дерзкие взгляды и наглые усмешки не дают мне покоя. Я решаю сменить место, снова шлепаю ногами по грязной жиже, и от этого смрадный запах только усиливается. Пересекаю нейтральную территорию в середине ямы и буквально проскальзываю между двумя туземцами. Я чувствую себя полузащитником под охраной игроков второй линии обороны. Масаи не видят меня в упор. Проходит час, сгущаются сумерки, и вместе с ними растет мой страх. От первых укусов я вздрагиваю, от следующих чувствую сильное жжение. В наступившей темноте я обнаруживаю, что на моих стопах и голенях буквально кишат коричневые гусеницы, которые заживо пожирают мою плоть. Я, словно обезумевший, топаю ногами, танцую на месте. Кикуйю умирают со смеху, а масаи не обращают на меня абсолютно никакого внимания, точно я невидимка или нахожусь от них за десять тысяч километров. Так пройдет вся ночь.

Утром нас будят. На завтрак – мясо с синими прожилками и запахом тухлятины. К нему противно прикасаться. Около семи часов утра, судя по солнцу, после долгого ожидания нас всех: и меня, и моих сотоварищей по яме, и десятки других заключенных – сажают в пять или шесть обычных грузовиков. Мы возвращаемся в Момбасу. Однако моя проснувшаяся было надежда увидеть судью, комиссара или бог весть знает кого, чтобы обратиться с просьбой, быстро улетучивается. И вот мы высаживаемся из грузовиков. Раздаются команды, и мне становится ясно, чего от меня хотят: я должен ремонтировать дорогу, заделывать на ней выбоины, и для этого нужно таскать камни, много камней, столько, что можно, мне кажется, построить целый город. И дорога, которую я имею честь ремонтировать, проходит рядом с резиденцией Джомо Кениаты – президента Кении.

Это какой-то дьявольский снобизм.

Ближе к полудню появляется Йоахим. У него обеспокоенный вид, он не решается приблизиться и подает мне какие-то знаки, которые трудно понять. Видимо, это означает, что он заботится обо мне. Мы обедаем прямо на обочине дороги под палящими лучами солнца. Естественно, я уже еле держусь на ногах или почти еле держусь. Меня качает от усталости, уже целые сутки я не держал ничего во рту, не спал, провел ночь в сражении с гадкими гусеницами и в ожидании разбойного нападения со стороны сокамерников. Всякий раз, когда я думаю о предстоящей ночи, которая неизбежно будет похожа на предыдущую, я близок к обмороку.

Где-то около трех часов неподалеку от нас останавливается небольшой «остин». Из него выходит полицейский Вамаи.

– Вы согласны, Симбалли?

Желание ударить его. Даже больше: размозжить ему голову камнями, а потом топтать его труп ногами.

– Но не на пять тысяч.

Он разворачивается, всем своим видом показывая, что возвращается в машину. Чувствую, как подступает ком к горлу. Я должен его окликнуть! Еще миг – и я сделаю это. Но он останавливается, потом возвращается:

– Скажем, три тысячи.

У меня ватные ноги, жжение в спине, кружится голова, в глазах на секунду все темнеет. Нет уж, последнее слово будет не за кенийским полицейским. Не торопясь переношу камень из одной кучи в другую, отхожу назад и любуюсь выполненной работой. Делаю так, чтобы он заметил мою забаву.

– Пятьсот. Больше дать не могу, вы это знаете.

– Две тысячи.

– Полторы.

– Две тысячи.

Уже восемь часов, как мы на этой чертовой дороге, и она, по правде говоря, успела мне опротиветь. Я вспоминаю четырех кикуйю, их наглые ухмылки в помойной яме, их пронзающие меня жгучие взгляды, не говоря уже об остальном, не менее омерзительном. Вспоминаю гусениц и после этого вступаю с ним в последнюю схватку:

– Согласен на две тысячи. Но вы дадите мне расписку.

4

Спускайся (англ.). – Прим. перев.