Деньги

Я покидаю дом с первыми лучами солнца. И забираю с собой, точнее краду, восторженного Будду.

В девять часов я уже в Каннах, где останавливаюсь в отеле Carlton. Принимаю душ и начинаю звонить по телефону. Почти через час мне удается связаться с нотариусом.

– Меня интересует имение в коммуне Сен-Тропе, недалеко от пляжа Пампелон-Таити. Называется «Капилла».

– Имение не продается.

– Я готов обсудить любую цену.

– Простите, мсье. О продаже не может быть и речи.

– Но мне сказали, что там давно никто не живет.

Молчание.

– Вас, должно быть, неправильно информировали, мсье.

Голос вежливый, но твердый, с легким провансальским акцентом.

– Могу я хотя бы встретиться с владельцем? Мне просто необходимо поговорить с ним напрямую по личным причинам.

Пытаюсь, не называя себя, пробить эту стену. Напрасно.

– Это тоже невозможно, мсье.

Этот нотариус – скала. Поблагодарив его, я кладу трубку и еще какое-то время понуро смотрю на аппарат. А если бы я предложил деньги? Если информацию невозможно получить бесплатно, то ее, как правило, покупают. Однако я убежден, что и здесь меня ждала бы неудача. Какое-то время меня не покидает досада. Что за тайна? Кто мог купить «Капиллу» только ради того, чтобы сохранить ее нетронутой, такой, какой она была тринадцать лет назад, двадцать восьмого августа, в день смерти отца?

Конечно же, это не мой дядя Джанкарло, у которого сентиментальности не больше, чем у мраморной статуи, и к тому же он ненавидел своего слишком талантливого брата.

Мартин Ял? Смешно.

Однако, по словам нотариуса, «лицо, владеющее имущественными правами» на момент покупки имения, согласилось на значительные финансовые издержки. Даже тринадцать лет назад тридцать гектаров земли в Сен-Тропе имели высокую цену, особенно с домом с пятнадцатью комнатами, бассейном, надворными постройками и частным понтоном. Выходит, что покупатель был человеком небедным. Он и сегодня настолько состоятельный, что не нуждается в этом мертвом капитале. Этот таинственный владелец богат.

Во второй половине дня я покидаю Канны и вечером десятого июля заселяюсь в парижский отель Ritz, в котором останавливаюсь впервые, надеясь, что здесь меня не узнают по причине проделок моей сумасшедшей юности. Снова переговоры по телефону. Человек, которого я ищу, приглашен этим вечером на деловой ужин (я узнаю это благодаря своей настойчивости, угрозам и уговорам) в ресторан La Bourgogne, что на проспекте Боске. Я связываюсь с ним по телефону. Вначале он озадачен, потом, когда я говорю о деньгах, более любезен и наконец согласен на встречу на площади Трокадеро, у выезда на проспект Жоржа Манделя. Он неуверенно спрашивает:

– Как мы узнаем друг друга?

– Я буду в «роллс-ройсе».

Это немного его успокаивает, поскольку на «роллсах» людей не похищают. Он без опоздания приезжает на встречу, пристраивает свой «ситроен» рядом с «роллсом», останавливается в нерешительности, затем, убедившись, что я один и вдобавок ко всему молод, садится рядом, замечая:

– Вы очень молоды.

– Это не заразно.

Я протягиваю ему пачку банкнот.

– Здесь десять тысяч долларов.

Он нервно смеется, и потом мы не раз будем смеяться вместе, вспоминая подробности нашей первой встречи.

– Если вы ищете себе помощника…

Я протягиваю ему блокнот и карандаш.

– Банк Мартина Яла, штаб-квартира на проспекте имени генерала Гизана в Женеве. И Джанкарло Симбалли. Адрес…

Я рассказываю ему все, что знаю о Кюрасао, и о своих подозрениях, точнее о своей уверенности в том, что тринадцать лет назад произошло незаконное хищение денежных средств.

Он восклицает:

– Через столько лет?!

– Для начала я хочу знать, имело ли место хищение, затем, если еще можно что-то доказать, короче, можно ли распутать эту махинацию. И наконец я хочу также знать, кто, кроме Яла и Джанкарло Симбалли, мог принимать в ней участие.

– Если была махинация.

– Могли бы вы провести расследование? Крайне важно, чтобы оно было негласным. Я вовсе не хочу, чтобы Ял догадался об этом.

Он внимательно смотрит на меня. В полумраке салона автомобиля меня трудно разглядеть, к тому же на мне темные очки. Он спрашивает:

– Откуда вы узнали мое имя?

Называю имя последнего собеседника, на которого я вышел после пятнадцати или двадцати телефонных звонков. И это не кто иной, как действующий министр.

– Я обязательно проверю, – говорит он.

– Разумеется.

Видно, что его недавние сомнения уступают место заинтересованности. Его увлекает окружающая меня тайна. Что касается меня, то, должен признаться, он меня забавляет. Мой собеседник – Марк Лаватер. Ему около пятидесяти лет, и в будущем он станет одним из моих самых близких друзей. В прошлом он крупный чиновник французской налоговой администрации, возглавлял управление ревизионного контроля на улице Вольнея, затем перешел на другую сторону баррикад, превратившись в советника для тех, на кого охотился до этого. Мне чрезвычайно расхваливали его деловые качества, количество связей, в том числе международных, и, как выразился мой последний собеседник, «надежность».

– Трудность положения, – говорит он, – в том, что ваше дело ограничено в основном рамками Швейцарии. Там мне менее комфортно, чем во Франции. С другой стороны…

– Вы согласны или нет?

– Позвольте мне закончить. С другой стороны, это расследование в настоящее время будет затруднительным и во Франции, учитывая то, что его проведение не должно привлечь внимание упомянутых вами лиц…

– Да или нет?

– Вместе с тем у меня много друзей в швейцарских налоговых органах…

Он рассматривает пачку банкнот. Я добавляю:

– Сто тысяч долларов по окончании расследования. Когда у меня будут ответы.

Он смеется.

– Я, пожалуй, соглашусь, – отвечает он. – Не из-за денег. Скорее, потому… По правде говоря, ваша история меня заинтересовала. В самом деле.

В ту минуту я не поверил ему. И ошибся. Об этом я узнаю позже. Я говорю:

– И еще кое-что…

Я рассказываю ему о доме в Сен-Тропе.

– Я хочу знать, кто его купил. И не менялись ли за тринадцать лет его владельцы.

Он задает мне несколько вопросов. Нет, он не сможет связаться со мной по телефону, наоборот, перезвонить ему придется мне. Он улыбается, на сей раз с довольным видом:

– А если я спрошу ваше имя?

Я возвращаю ему улыбку:

– Зовите меня Монте-Кристо.

На следующий день, одиннадцатого июля, я возвращаюсь в Момбасу. Саре я объясняю:

– Без тебя Сейшелы как обед без сыра.

И немного позже Хаятту:

– Ты предлагал мне уехать с тобой в Гонконг? Я согласен. С этого дня Кения уходит в прошлое.

Про Хаятта с уверенностью можно сказать только одно: он хорошо знает Гонконг, в котором родился. Он говорит по-китайски и, понятное дело, чувствует себя здесь как рыба в воде.

В Гонконге мы уже две недели. Из Момбасы я вылетел через четыре дня после возвращения из Европы. Я предложил Саре поехать вместе со мной. Поначалу она согласилась, но потом отказалась. Я видел ее нерешительность, да и сам тоже сомневался, не зная, хочу ли я продолжать эту связь или лучше воспользоваться отъездом как отличным поводом для разрыва. «Быть может, я приеду к тебе. Возможно, я смогу найти там работу». – «Тебе не надо искать работу, с тобой буду я». Она отрицательно качает головой:

«Ну вот еще, мне нужна свобода».

В Гонконге, в районе Централ, я иду по Де-Вё-роуд, тянущейся вдоль бухты Виктория, – маршруту, который прошел уже двадцать или тридцать раз со времени своего приезда, – и вскоре выхожу к двум зданиям серо-бежевого цвета с уродливыми и в то же время впечатляющими геометрическими формами. Слева – здание Банка Китая, справа – Банка Гонконга и Шанхая. Как раз в последний я перевел триста пятьдесят тысяч «кенийских» долларов, которые сейчас ждут своего часа.