Страница 7 из 11
Шли дни, муж худел не по дням, а по часам. Из полного, здорового мужчины он превращался в скелет. Платья его висели на нем, как на вешалке. Он совсем лишился сна и аппетита. Все, видимо, шло к концу, как предсказал профессор. И вот тогда наш дом посетил о. Иоанн Кронштадтский, приехавший навестить свою крестницу, дочь домовладельца. Услышав об этом, я и сестры сейчас же выскочили из-за стола (мы обедали в это время) и побежали на лестницу, боясь его пропустить. Муж, хотя и был лютеранин, пошел за нами, желая тоже видеть его. А лестница была полна народа, из всех квартир и с улицы. Толпа не позволяла двигаться.
С большим трудом и при моей помощи муж пробрался сквозь толпу и прошел в сторону, и стал возле дверей комнаты швейцара. Я же вернулась назад, в надежде получить от о. Иоанна благословение. Он как раз спускался с лестницы очень быстро, не останавливаясь и ни на кого не глядя, занятый только тем, чтобы скорее очутиться на свободе. Впереди него бежал человек, расталкивавший, довольно бесцеремонно, толпу.
Когда о. Иоанну оставалось до дверей несколько шагов, он вдруг остановился. Никем не сдержанная волна людей хлынула к нему, но он сделал несколько шагов в сторону, где тихо стоял муж мой, положил руки ему на голову и внятно, громко и повелительно произнес: «Будь здоров!» Затем сейчас же вышел и, сев в карету, уехал.
Муж легко поднялся по лестнице в особенном настроении. Дома никому не сказал ни слова. Мы же с сестрами вперебивку стали рассказывать своим родителям все, что произошло. В эту же первую ночь у мужа не было припадка, и он проспал не просыпаясь. Утром с аппетитом напился чаю с булкой, чего давно не делал, и постепенно снова возвращался к жизни и к здоровью. Следующий визит его к профессору показал полное отсутствие в крови сахара. Профессор, ничего не зная, только развел руками и сказал: «Ничего не понимаю, это какое-то чудо!» После этого муж прожил очень долго и умер 65-ти лет от крупозного воспаления легких.
Повествование господина П., Париж
В начале 90-х годов прошлого столетия Кинбурнский драгунский полк, которым командовал мой дед и в котором служил мой отец, был расквартирован в г. Кременчуге. Великий Князь Николай Николаевич (Старший) инспектировал в тот период полки, бывшие на театре русско-турецкой войны.
После смотра кинбурнцев, великий князь пожелал видеть вольтижировку. Из рядов полка были вызваны лучшие кавалеристы, а в том числе и мой отец с приятелем своим Демантовичем.
Лошади стали по кругу. По линии их движения поставили рядовых драгунов, с заряженными на холостой заряд пистолетами.
Отец шел за Демантовичем. Во время исполнения одного из номеров, когда Демантович, сделав «ножницы», сел лицом к крупу своей лошади, готовясь принять отца, а отец должен был, стоя на седле, прыгнуть через голову своей лошади на круп лошади Демантовича, – не вовремя раздался выстрел солдата, и лошадь Демантовича, вздрогнув, послала моему отцу комок земли в лицо и запорошила глаза. Смотр и вольтижировка прошли блестяще, и полк удостоился особой благодарности Великого Князя. Отец же мой, испытывая страшные мучения, стал терять глаза. В конце концов, надев черные очки, с тяжким чувством уходит он в отставку и поселяется в городе Харькове.
Наибольшее участие в судьбе отца принимает сестра его, окончившая Цюрихский и Харьковский университеты и получившая профессорскую кафедру при Сорбонне по естественным наукам. Она делает все возможное, чтобы хоть частично спасти зрение своему брату. Она устраивает его в клинике первого окулиста тех времен – профессора Гиршмана. Увы, лучшие возможности и средства тогдашней науки оказались бессильны. Отец окончательно теряет зрение.
Во всем разуверившийся, однажды он узнает, что под Харьковом, в имении помещика Рыжова (впоследствии станция Рыжов) гостит о. Иоанн Кронштадтский и что к нему со всей округи стекаются бедные, больные и несчастные за благословением и помощью.
Отец мой, к тому времени женившийся на моей матери, тоже глубоко верующей женщине, собирается в Рыжов. То, что я потом слышал от них, – не поддается никакому описанию… Тысячные толпы народа… и вновь и вновь прибывающие толпы. Все окружные деревни заняты богомольцами, и о ночлеге под крышей нечего и думать. Но хуже того, – нет просто никакой возможности пробиться легально к о. Иоанну, молившемуся обычно в садовой беседке помещика.
Отец мой был решительным по природе своей человеком и, не видя никакой возможности встретиться с прославленным молитвенником, – решился на последнее средство. Ни высокий забор сада, ни цепные собаки, спускавшиеся на ночь, не остановили отца. Глубокой ночью, подсадив на забор мою мать и перепрыгнув сам, он направился к беседке в глубине сада. Отец Иоанн действительно был там на молитве. Отец терпеливо ждал. Через некоторое время о. Иоанн вышел, принял его, обласкал, внимательно выслушал просьбу обоих родителей моих помолиться о даровании зрения и сказал: «Станьте коленопреклоненными. Молитесь хорошо и просите у Бога. Я буду молиться с вами».
После исключительной по подъему и по обстановке молитвы, о. Иоанн промыл глаза моему отцу святой водой, вторично благословил и отпустил с миром. Облегченные и радостные вернулись мои родители домой, в Харьков. Мучительнейшие, невыносимые глазные боли сразу же исчезли, и зрение стало постепенно восстанавливаться, – я помню моего отца уже способным видеть без всяких очков.
То, перед чем оказалась бессильной наука, сделала горячая вера и молитва пастыря и целителя.
Рассказ И.К. Сурского
Однажды, когда я пришел в редакцию газеты «Новое Время» в Белграде с тем, чтобы поместить статью о чествовании памяти о. Иоанна Кронштадтского, я застал там Михаила Алексеевича Суворина.
Он сказал мне: «Чего вам было беспокоиться приходить самому, прислали бы мне по почте. Я помещу об о. Иоанне все, т. к. он исцелил безнадежно больного дифтеритом моего сына».
Я попросил Михаила Алексеевича рассказать мне этот случай, и он рассказал мне следующее:
«Когда у сына моего сильно заболело горло, я пригласил известного в Петербурге детского доктора Русова, который, осмотрев больного, сказал мне: “Ну, батенька, у сына вашего дифтерит и уже началось почернение; нет никакого спасения!” Тогда я послал телеграмму о. Иоанну, прося его приехать. Отец Иоанн приехал, помолился об исцелении, стал гладить и ласкать дифтеритного ребенка и сказал: “Ничего, ничего, не беспокойтесь, будет здоров”. И действительно, ребенок совершенно выздоровел.
После такого чуда, равносильного воскрешению из мертвых, я, конечно, всегда все помещу про о. Иоанна».
Рассказ И.К. Сурского
Жена полковника, воспитателя пажеского корпуса, Анна Петровна Бертельс-Меньшая, рассказала про своего отца Петра Николаевича Меньшого, старшего лейтенанта крейсера «Алаф», что в 1888 году, вернувшись из дальнего плавания, стал на Кронштадтском рейде. Семья же Меньшого жила на Ораниенбаумском берегу в виду крейсера. Две недели Меньшой не мог съехать на берег, ибо командир судна, уезжая, оставлял его заменять себя. Наконец Меньшой на катере поехал в Кронштадт, где стал требовать, чтобы ему подали катер «Рыбка» генерал-адмирала Великого Князя Алексея Александровича. Когда боцман возразил ему, что ведь это катер Великого Князя, то Меньшой прикрикнул на него: «А разве ты не видишь, что я великий князь!» Тогда поняли, что он сошел с ума. Врачи Кронштадта и приглашенный из Петербурга профессор Чечот признали психическую болезнь неизлечимой и долженствующей неминуемо привести к смерти.
Надо сказать, что к тестю Меньшого, кронштадтскому городскому голове Ф.С. Степанову, часто приезжал о. Иоанн, и жившая в том же доме семья Меньших собиралась к Степанову. Один только лейтенант Меньшой никогда не ходил и говорил: «Я не хочу видеть этого шарлатана, он развел кликуш».
После заболевания мужа, жена Меньшого многократно просила о. Иоанна приехать. Однако отец Иоанн каждый раз отвечал одно и то же: «Нет, я не пойду к нему, а когда придет время, он сам ко мне придет». Прошло около года, и больному становилось все хуже и хуже, и он уже даже не понимал, например, что нужно одеть сапоги.