Лесная сказка

Пациент скорее мертв, чем жив

Лиза шла по длинному коридору и среди множества дверей искала нужную. Но это были не те двери. Она продолжала поиски на другом этаже в очередных длинных коридорах. Иногда заходила в какой-нибудь кабинет, где нужно было вести рутинную офисную жизнь. Иногда за дверью оказывалась жилая комната – там следовало заниматься домашними делами. Порой она узнавала помещение банка, в котором проходила практику, – но это было несколько лет назад, как она сейчас там оказалась? Иногда за дверями мелькали люди в пижамах и кровати с железными спинками – больничная палата! – Лиза отшатывалась и убегала.

Она начинала подозревать, что перемещается по замкнутой траектории в огромном многоэтажном здании-лабиринте, которое проглотило ее, и принималась паниковать и искать выход. Но выхода не было. Только бесконечные коридоры. И вдруг – стеклянные двери и улица за ними! Лиза выбежала наружу, но у крыльца стояла санитарная машина, возле которой суетились медики. Все дружно повернулись в ее сторону, и Лиза обмерла, вспомнив страшную палату с полосатыми пижамами. Ей не уйти от безумного здания, ее сейчас туда вернут…

Страх был таким непомерным, что Лиза проснулась. Значит, он вернулся – ее постоянный сон, в котором она уже несколько лет бродит по этому зданию. Но если раньше только искала выход, то сейчас впервые нашла его – и поняла, что ее неумолимо запихнут обратно.

Она не попыталась снова заснуть и не включила свет. Ужас был внутри, а не во внешней темноте. Лиза любила темноту. Она и в детстве ее не боялась, и чувствовала себя в ней гораздо лучше и защищеннее, и любила подолгу разглядывать тени на стенах – те самые, постоянные, дружественные, – приходящий к ней каждый вечер театр теней. И знала, что этот мир скрытых смыслов и смутных воспоминаний и историй, возникающих, как сны, неизвестно откуда, – и есть ее настоящий мир, в котором она была всегда, до того как ее вытолкнули в пространство беспощадного света, резких звуков и бессмысленной суеты.

Маленькая Лиза смотрела на всех вокруг с беспомощным удивлением, как на инопланетян, которых ей не понять и которые никогда не поймут ее, особенно на взрослых – они почему-то обращались с ней как с ничтожеством или слабоумной, хотя она все понимала не хуже их. Ее до сих пор удивляло, почему они тогда не хотели в ней видеть ту же Лизу, которую видят сейчас, ведь ее самоощущение с тех пор не изменилось, только от чужой бесцеремонности и своеволия теперь защищала взрослая оболочка.

Как же кошмар проник на сокровенную ночную территорию? Ведь накануне был чудесный день – приехали Света и Аня, поведавшая, что Шницер явился к родителям с визитом и с тортом, врасплох, спозаранок. Возвращение блудного племянника… И они, родные и двоюродные, сидели дружной шумной кучей, как раньше. Никто ничего не подсчитывал, никто никого не упрекал. Даже обитатели коттеджа не мешали. Лиза давно уже не засыпала с такой счастливой, блуждающей улыбкой.

Алла весело сообщила:

– А мы идем в бассейн! С Мишуткой, оказалось, ничего серьезного. Врача из города вызывали, он говорит – просто зубик лезет. А то всю ночь так хандрил, что я уж подумала – не обижайся, Лиза, – это твой кузен на него на-кашлял. Он, правда, сейчас поменьше кашляет, тут воздух целебный, сосновый…

В холле снимал пальто с вешалки детский доктор из Белогорска с совершенно чеховским обликом – худенький, бородка клинышком и очочки, которые хотелось назвать «пенсне».

– Здравствуйте, Леонид Борисович, – сказала Лиза.

Доктор сразу же узнал:

– А, Лиза Бурматова! Фамилию еще не переменила? Как самочувствие?

То, что маленькой Лизе становится хуже, заметили не сразу: Аня пошла в первый класс, и надо было встречать-провожать, помогать готовить уроки. Без матери отец и бабушка еле справлялись. А мать услали на месяц на повышение квалификации. Ну простыла младшая, ничего особенного.

– Почему не позвонили? Не дали телеграмму? – бушевала мама. – Как можно за месяц довести ребенка до осложнения на сердце?!

– Нечего было уезжать, – поджала губы бабушка. – Не от болезни это с ней, а от тоски.

И в самом деле, Лиза до сих пор – плечами, пустотой в душе, теснотой в груди, пережатым горлом, всей собой – помнила то тягостное, нескончаемое ощущение – ожидание мамы. Все любимое стало бессмысленным – книги, игрушки, цветные карандаши. Но вот мама дома – но говорит, что надо собираться. И Лиза собралась – вытащила с полки Сутеева, разноцветные истории в картинках.

Детская больница, где ее оставили, оказалась еще хуже, чем детский сад. Там свобода отсутствовала вообще, и было бесполезно ее ожидать к назначенному часу – никто здесь не знал, когда снова окажется дома. Едой считались поистине детсадовские каши и мутные супы. По ночам вся палата покрывалась ковром из тараканов – шевелились и пол, и тумбочки, и спинки кроватей. Вокруг копошились дети разных возрастов, которые, хоть лица их и были бледными или синими, суетились и орали не меньше детсадовцев. Орали даже больше, потому что здесь по несколько раз в день приходила медсестра с таблетками и шприцами.

И снова, как в садике, Лиза ощутила, что ее мир уменьшился до границ ее собственного тела, и только внутри его была она, а вокруг – враждебная среда, для защиты от которой следовало укрыться в себе еще прочнее.

Несколько игрушек, взятых из дома, перестали быть ее продолжением, не только потому, что в палате их тут же обобществили, а потому, что по ним проползли тараканы.

Большую куклу-младенца, которую папа привез из Германии, сразу заметила пышная нарядная дама – главврач, которая один раз прошла по палатам и обрадовалась: «О, моей дочке она очень понравится!»

А когда приходила медсестра со шприцами, надо было просто ждать, когда это кончится, – примерно как перевернуть альбомную страницу со святым Себастианом, в которого вонзаются стрелы. Просто медленное, замедленное переворачивание страницы.

Всё это не имело ни смысла, ни отношения к Лизе. Смысл отыскивался разве что в книжке Сутеева, переносящей в подлинный счастливый мир, где может происходить множество историй, кроме тех, которые написаны. Наверное, таково было волшебное свойство картинок. Как удачно, что Лиза взяла как раз эту книжку – ведь с Буратино и Незнайкой могло бы происходить только то, что уже придумал автор… Лиза и спала, обнявшись с книжкой, чтобы никто по ней не прополз, а когда замирала над раскрытыми страницами, дети носились мимо, словно она становилась невидимой.

Замечала Лизу только старшая в палате, двенадцатилетняя Юля с короткими волосами, которые разлетались вокруг лица солнечно-желтыми лучиками, и с такими же солнечно-карими глазами. Она могла бы водиться с большими, как она сама, девчонками из соседних палат, но подошла почему-то к маленькой Лизе – та уже не раз ловила ее одобрительный взгляд.

– Это правильно, – сказала Юля, кивая на книжку. – Только так и надо. Что там? Три котенка?

Подобрав с пола конфетный фантик из фольги, она быстро – Лиза не успела понять, как это получилось, – свернула из него самого настоящего котенка: с ушками, мордочкой, лапками, длинным хвостом и гибким кошачьим туловищем. Она и раньше видела, как Юля мастерит всякие фигурки из листочков бумаги, салфеток, старых газет, пластилина, разноцветных проволочек. А котята из фольги вышли живые, подвижные, им можно было переставлять лапы, поворачивать головы и хвосты.

И Юля с Лизой разыграли маленький спектакль – тут же, на Лизиной кровати, по сценарию из книжки: их котята прыгали в чашку с мукой, которую изображала подушка, пролезали в трубу – картонную трубочку от туалетной бумаги, а уж в пруд падали самый настоящий – чью-то мыльницу, наполненную водой, потому что ребятишки из палаты столпились вокруг и начали принимать активное участие. Всем так понравилось, что пришлось показывать продолжение – Лиза придумывала его на ходу, а Юля тут же подхватывала, и все получалось. Уже и из соседней палаты пришли, и даже любопытные медсестры начали заглядывать.