Страница 49 из 57
Понятно. Орлиный Глаз с помощью своего друга хочет меня предостеречь, чтобы я не слишком раскатывала губу. Да я и так, собственно… Разве для меня важна ваша ювелирная, а, тем более, историческая, ценность?! Мне бы только клад найти, а что именно в нем будет — не так уж и важно. Главное — что это хотела мне передать моя бабушка. Да пусть это будет хоть оловянное колечко, если оно было дорого ей, то оно будет также дорого и мне. Даже еще больше.
— Но тут был другой случай, — веско сказал Павел Юрьевич и замолчал.
Я встрепенулась. В размышлениях об оловянном колечке я чуть не потеряла нить его повествования.
— Это было чудо, — произнес ювелир. Мне показалось, что его голос дрогнул. — И я вынужден был молчать об этом, потому что дал слово. Считалось, что эта вещь давно утеряна, а оказалось, что она цела и невредима, и вот уже два века переходит по наследству по женской линии. Екатерина Андреевна не разрешила мне ее сфотографировать, к сожалению. Впрочем, я ее прекрасно понимаю.
Зато я не понимала абсолютно ничего. Я посмотрела на Степана Пантелеевича. Он выглядел чрезвычайно довольным, прямо-таки светился от удовольствия. Ваня и Борис были серьезными и сосредоточенными.
— Она была очень удивлена, когда я назвал ей цену, за которую эту вещь можно продать. Она знала, что это ценный предмет, но не думала, что настолько. И, конечно, она не догадывалась, что ее пара сохранилась.
— Какая вещь и чья пара? — не выдержав, воскликнула я. — Я ничего не понимаю.
— Разве я не сказал? — Павел Юрьевич удивленно поднял брови. — Вещь — это сапфировая сережка восемнадцатого века. Чрезвычайно большой камень. Просто уникально случай. Два таких камня, почти неотличимых на первый взгляд… Одна из этих сережек всплыла во Франции еще в конце девятнадцатого века. В закрытой частной коллекции. Она несколько раз меняла хозяев, пока не оказалась в России, уже в наше время. Сейчас ее владелец — очень влиятельный, но не очень известный широким массам банкир. Я знаю, что за вторую серьгу он готов выложить целое состояние. Но все считают, что она безвозвратно утеряна. И только я знал, вот уже девять лет… но я молчал.
— То есть вы хотите сказать… — я была ошарашена. — Что эта вторая сережка… — сапфировая, кажется? — была у моей бабушки?!
— Именно это я и говорю.
— Но… — сказала я и замолчала.
— Странно, что никто ничего об этом не знал, — подал голос Борис.
— Действительно, странно, — сказал Павел Юрьевич. — Но очень правильно, с моей точки зрения. И Екатерина Андреевна, по всей видимости, хорошо это понимала. Ваш дедушка, конечно, знал. Но он мало что смыслил в ювелирных украшениях. Он считал, что это просто какая-то золотая безделушка. Но выполнил просьбу Екатерины Андреевны никому о ней не рассказывать.
— Так, значит, сокровище и вправду существует, — прошептала я. — Настоящее…
— Более чем, — с улыбкой произнес Павел Юрьевич.
— А где она сейчас, эта сережка? — спросила я, глядя на него с надеждой.
— Вот этого я, конечно же, не знаю. Екатерина Андреевна сказала мне только то, что она уверена в надежности своего… тайника.
— Так и сказала — тайника? — спросил Борис. Глаза его горели.
— Ну… по-моему, да, — неуверенно произнес Павел Юрьевич.
— Я думаю, есть смысл послушать подробный рассказ о вашей встрече, — сказал Степан Пантелеевич.
— Ну что ж… Я, конечно, не могу гарантировать, что вспомню все подробности нашего разговора, но попытаюсь передать все максимально достоверно. Екатерина Андреевна позвонила мне как-то зимой. Восемь или девять лет назад. После обычных расспросов о делах и здоровье, она сказала, что ей нужна моя профессиональная консультация. Она хотела, чтобы я взглянул на одну вещь. Я нисколько не удивился, как я уже говорил, для меня это обычное дело. Она поинтересовалась, не собираюсь ли я, случайно, в ваши края. Я ответил, что через пару недель планирую навестить нашего общего приятеля. — Павел Юрьевич кивнул в сторону Степана Пантелеевича. — Она попросила меня заехать к ней на обратном пути. И я заехал. Меня ждало удивительное открытие, — добавил он взволнованно. — Я узнал ее с первого взгляда. Еще бы, ведь совсем недавно я делал оценку почти такой же сережки для того банкира. Я был в восторге. Екатерина Андреевна выслушала меня на удивление спокойно, даже когда я назвал ей приблизительную цену, за которую можно продать эту уникальную вещь. Можно было бы, конечно, запросить и в два раза больше, учитывая ситуацию…
— Так сколько она стоит? — спросил Борис.
Павел Юрьевич посмотрел на него укоризненно.
— Это можно сказать только приблизительно, — пробормотал он. — Цена в данном случае определяется не только реальной стоимостью, но и возможностями покупателя… И, конечно, его желанием.
— Никто не будет привлекать тебя к ответственности за неправильные цифры, — с легкой усмешкой произнес Орлиный Глаз. — Скажи приблизительно. Видишь, молодых людей разбирает любопытство.
— Я могу сказать только, что это будет цифра с пятью нулями. В евро, — добавил он.
У меня почему-то не получилось представить эту цифру с нужным количеством нулей. Я лучше об этом потом подумаю.
— И что было потом? — спросила я.
— Потом? — повторил Павел Юрьевич.
— Что сказала бабушка?
— Она сказала, что не собирается ее продавать. Это я одобрил. И еще она сказала, что эта вещь досталась ей от бабушки. А той — от ее бабушки. Или от мамы. В общем, ее передают по женской линии. Если нет дочери — то внучке. Как она попала к их прапрабабушке, я не знаю. Может, Екатерина Андреевна сама не знала. Я не спрашивал. Потом мы тепло распрощались. Я уговаривал Екатерину Андреевну положить сережку на хранение в банк, но она сказала, что хранит эту вещь уже почти полвека и уверена, что и дальше сможет хранить. Что тут скажешь?
— Меня интересуют и другие подробности этой встречи, — сказал Степан Пантелеевич.
— Что значит — другие? — Павел Юрьевич посмотрел на него недовольным взглядом.
— Например, такие: в какое время суток происходила ваша встреча, горел ли в комнате свет, были ли задернуты шторы, не видел ли ты кого-нибудь рядом с домом…
— А, вот ты о чем… Попробую ответить. Была зима, дело было ближе к вечеру, по-моему. Я уехал от тебя где-то во второй половине дня и заехал в Васильки…
— А мне сказал, что торопишься на какую-то встречу, — как бы между прочим заметил Степан Пантелеевич.
— Так оно и было. Я торопился именно на встречу. Итак. Свет горел, это я точно помню. Я подъехал к дому в сумерках, а, когда уезжал, было совсем темно. Да, кстати, когда я вышел из дома, возле моей машины крутился какой-то парнишка. Разглядывал колеса, заглядывал в салон… Спросил у меня, сколько лошадей или что-то в этом роде.
— Что за парнишка? — заинтересовался Степан Пантелеевич.
— Обычный парнишка. В шапке-ушанке. Я не обратил на него особого внимания. Мальчишки всегда интересуются машинами. Мои внуки тоже…
— Давай о твоих внуках поговорим немного позже, — перебил его Орлиный Глаз. — Сколько лет было парнишке?
— Откуда я знаю? Я у него паспорт не спрашивал. Да и не было у него паспорта. Маловат еще…
— Ну хоть приблизительно ты можешь сказать? Шесть лет или пятнадцать?
— Где-то посередине, — пожал плечами Павел Юрьевич.
— Понятно. Значит, была зима… Если я правильно помню, январь.
— Наверное. Я не записывал.
— Да, — продолжал Степан Пантелеевич. — Был январь. Дней пять-семь после нового года.
— Точно! — воскликнул Павел Юрьевич. — Вспомнил. У Екатерины Андреевны в гостиной елка стояла.
— Значит, вы были в гостиной? — спросил Степан Пантелеевич.
— Сначала мы пили чай на кухне. Потом перешли в гостиную.
— А когда Екатерина Андреевна принесла сережку?
— Когда мы закончили пить чай. Но, кажется, еще не ушли с кухни. Точно. Сначала она лежала на кухонном столе. Там еще скатерть в клеточку.
— Да! — не удержалась я от восклицания. — В красно-белую, — зачем-то добавила я.