Падение Элизабет Франкенштейн

Я достала визитную карточку и изящно, но настойчиво – так же, как выписывала на карточку адрес пансиона, – улыбнулась.

– Если вы вспомните что-нибудь, что может помочь нам в его поисках, или если он вдруг с вами свяжется…

– Я немедленно дам вам знать. Был рад знакомству, мисс Элизабет. Мисс Жюстина. – Он помедлил и произнес следующее предложение нарочито небрежно, явно надеясь, что я не замечу отчаяния в его голосе: – Если вы его встретите, пожалуйста, скажите ему, что мне бы хотелось знать, над чем он работает. – Он улыбнулся. – Я чрезвычайно заинтригован его исследованиями.

– Я непременно это сделаю.

Не сделаю. Этот человек ничем мне не помог.

Отвернувшись, я задержала взгляд на стенах. От пола до потолка они были заставлены книгами. В комнате пахло кожей, бумагой и пылью. Я всегда завидовала Виктору из-за того, что он уехал. Теперь я завидовала ему из-за того, ради чего он уехал.

Я отдала бы что угодно за возможность назваться студенткой и провести несколько лет в пыльных комнатах, погрузившись в пыльные книги, узнавая, ломая голову, задавая вопросы крупнейшим ученым! Изучать что хочу и с кем хочу. Подумать только: все эти годы мне приходилось убеждать Виктора сделать то, за что сама отдала бы душу.

Когда у мадам Франкенштейн родился Эрнест, перемен, которых я ждала и страшилась, не последовало. Я боялась, что она больше не захочет видеть меня рядом. Но у нее родился еще один мальчик – третий, хотя второй ребенок умер еще во младенчестве, – и для нее стало еще важнее, чтобы я постоянно была с Виктором.

Следующие два года мы с Виктором самозабвенно учились, по его прихоти бросаясь от одного предмета к другому. Я читала стихи его родителям и немного помогала с младенцем. Но, к моему облегчению, главным моим подопечным оставался Виктор. Лучше уж лежать на замшелой земле, притворяясь трупом в анатомическом театре, чем укачивать на коленях пускающего слюни младенца!

И все же я слишком хорошо выполнила свою работу по социализации Виктора. Он научил меня читать, писать и учиться и гордился моим острым умом и цепкой памятью, как своими собственными. Я научила его контролировать гнев, улыбаться так, чтобы ему верили, говорить с окружающими как с равными, а не с высоты отрешенного превосходства. Благодаря мне его острые, холодные углы сгладились до уровня допустимой ершистости.

Перемены в нем не остались незамеченными. Как-то утром, когда мы с ним ввалились в столовую, чтобы позавтракать, прежде чем отправиться на прогулку, нас остановил судья Франкенштейн.

– Сегодня у нас будут гости, – провозгласил он так, словно выносил обвинительный приговор, и уставился на нас в ожидании реакции.

Руки мадам Франкенштейн вспорхнули к лицу, пока она подыскивала подобающее выражение. Наконец она остановилась на радостном волнении, хотя глаза ее сверкали слишком ярко, а улыбка была слишком широкой.

– Это новая семья, – сказала она, – которая не знает про… которая с нами еще не знакома.

Мы с Виктором обменялись взглядами. Я до той поры не спрашивала, что случилось со вторым ребенком Франкенштейнов, который родился после Виктора и до Эрнеста. Что-то просочилось в газеты – должно быть, нечто ужасное, раз Франкенштейны покинули Женеву и отправились в путешествие – путешествие, из которого вернулись уже со мной. Поэтому мой интерес к пропавшему ребенку ограничивался той ролью, что он сыграл в моем спасении.

Но по волнению мадам Франкенштейн было понятно, что этих гостей выбрали именно из-за того, что они поселились в Женеве после событий, заставивших Франкенштейнов уехать за границу. Виктор начал хмуриться, но уже по тому, что в его неподвижности было что-то дикое, я догадалась, что ничем хорошим это не закончится.

Я схватила его под столом за руку и сказала с широкой улыбкой:

– Мы с Виктором прочтем для вас стихотворение.

Какой бы животный инстинкт ни рвался из Виктора наружу, я перебила его нелепостью своего предложения.

– Ты же знаешь, что я не читаю стихи, – покачал он головой. – Этим занимаешься ты.

– Ну тогда я прочту стихотворение, а ты можешь присвоить себе всю славу, потому что я умею читать и ценить поэзию только благодаря твоим урокам!

Он рассмеялся, но по румянцу на его щеках я поняла, что он польщен. Ему будет проще взаимодействовать с другими людьми, прикрываясь мной, как щитом. Я не возражала.

Ради него я была согласна на все.

– Значит, решено, – сказал судья Франкенштейн. – Месье Клерваль торговец. Не из благородного сословия, но он добился немалых успехов и высоко поднялся в обществе. Теперь он довольно состоятелен. И у него есть сын твоего возраста, Анри.

Я не сомневалась, что судья Франкенштейн говорит о возрасте Виктора. Он редко обращался ко мне напрямую. Как правило, он просто меня не замечал.

Виктор насторожился. Не замечая этого, его отец продолжил:

– Я слышал, что о новом директоре городской школы хорошо отзываются. Если ты поладишь с Анри, мы можем отправить тебя в школу.

Я настойчиво сжала руку Виктора. Я видела, как он запаниковал, как напряглась каждая черточка на его лице. Я вскочила на ноги.

– Мы можем идти? Нам нужно подготовиться!

Не дожидаясь позволения выйти из-за стола, я в качестве извинения сделала книксен и потащила Виктора прочь из комнаты.

– О чем они только думают? – кричал он, меряя шагами детскую, которая пока еще принадлежала нам, а не младенцу. – Приглашать сюда посторонних! Как будто я просил, чтобы мне искали друзей. Как будто они мне нужны!

– Виктор, – сказала я. – Только подумай, сколько интересного можно узнать в школе! Здесь у нас таких возможностей нет. Мы уже прочитали почти все книги в доме. Но если у тебя будет доступ к новым книгам, хороший учитель… – Я возбужденно замахала руками. – Мы за месяц узнаем больше, чем вдвоем узнали бы за год!

Он поймал мои руки, которыми я рисовала в воздухе свои грандиозные планы, и прижал их к моим бокам.

– Ты ведь знаешь, что ты не сможешь пойти в школу.

– Конечно, знаю, глупый. – Я постаралась скрыть, как сильно меня ужалили его слова. На самом деле я даже не думала об этом. Я всегда была рядом с Виктором. Я уже представляла, как мы вместе ходим в школу. Понимание того, что я не буду – что мне нельзя – ходить с ним, обрушилось на меня волной и накрыло с головой. Я забарахталась, пытаясь выплыть на поверхность, сделать вдох и успокоиться.

– Значит, ты хочешь, чтобы нас разлучили?

Его темные глаза сверкнули, и я поняла, что сейчас разразится буря.

Много лет мы были неразлучны – настолько, что я уже не понимала, где заканчивается он и начинаюсь я.

– Нет! Ни за что. Но раз я не могу ходить в школу, тебе придется учиться за двоих и приносить полученные знания мне. Ты будешь моим разведчиком, будешь уходить в экспедиции и приносить мне сокровища. Пожалуйста, Виктор.

Мне было всего одиннадцать, но я хотела большего. Я никогда не думала об этом прежде, но мысль о нескольких часах свободы каждый день уже успела пустить корни и обвить мне легкие. Я поняла вдруг, что задыхаюсь в доме Франкенштейнов.

Я хотела ходить в школу вместе с Виктором. Я не могла этого делать. Но если Виктор уйдет, во мне никто не будет нуждаться. По крайней мере, эти несколько драгоценных часов. А потом он вернется с новыми знаниями.

Все, что мне нужно сделать, – это позаботиться о том, чтобы Анри и Виктор поладили. Я широко улыбнулась Виктору, не сомневаясь, что победа уже у меня в руках.

Мы с Виктором встретили Анри одетыми во все белое и держась за руки, как одно целое. Улыбка Анри была застенчивой, но искренней. Его открытое круглое лицо было совершенно не способно на обман. Если Виктор был холоден и отрешен, а я – обманчива, как кислая ягода, то Анри был ровно таким, каким мы его видели: самым обаятельным ребенком на свете. Даже его голубые глаза были чисты, как озеро в летний день.