Мюнхен

И снова Легат испытал странное чувство вины, как будто, просто получив этот документ, он уже бросил на себя тень подозрения. Он предпочел бы не думать, откуда взялась эта бумага.

– Боюсь, я не в силах ответить ни на один из них.

– Касательно того, кто это сделал, мы можем не без основания предположить, что это некая оппозиция Гитлеру. Несколько противников режима вступили с нами в контакт минувшим летом, заявив, что готовы свергнуть нацистов при условии нашей твердой позиции по Чехословакии. Не берусь утверждать, что это достаточно сплоченная группа: горстка недовольных дипломатов да аристократы, мечтающие о возрождении монархии. Это первый случай, когда мы получаем от них нечто определенное – да и сей документ едва ли сообщает нам многое сверх того, что мы и так знали. Гитлер намерен уничтожить Чехословакию и хочет сделать это быстро – это вовсе не тайна.

Он снял очки и сунул в рот дужку, пристально глядя на Легата.

– Когда вы в последний раз были в Германии?

– Шесть лет назад.

– Поддерживаете связь с кем-нибудь там?

– Нет. – Тут Легат, по крайней мере, говорил правду.

– Насколько помнится, во время первого своего назначения от Главного департамента вы были в Вене. Это так?

– Да, сэр. С тридцать пятого по тридцать седьмой.

– Обзавелись друзьями?

– Не особо. У нас был маленький ребенок, и жена ждала нашего второго. Нам своих забот хватало.

– Что до германского посольства в Лондоне – знаете кого-нибудь из штата?

– Нет, едва ли.

– Тогда я не понимаю. Откуда немцы вообще могут знать, что вы работаете на Даунинг-стрит, десять?

– От моей жены, быть может? – Легат пожал плечами. – Она время от времени всплывает в светской хронике. Иногда мелькает и мое имя.

Не далее как на прошлой неделе «Дейли экспресс» – при воспоминании Хью залился краской стыда – разместила статейку о вечеринке у леди Коулфакс, где он был обрисован как «один из одареннейших молодых сотрудников Форин-офис, теперь работающий помощником у ПМ».

– Светская хроника? – Постоянный заместитель министра повторил это выражение неприязненно, как если бы имел дело с чем-то гадким, к чему стоит прикасаться только щипцами. – Это что еще такое?

Легат не брался определить, шутит сэр Александр или говорит всерьез. Но прежде чем успел ответить, раздался стук в дверь.

– Войдите!

Мисс Маршан внесла папку:

– Только что доставили телеграмму из Берлина.

– Наконец-то! – Кадоган едва не вырвал папку у нее из рук. – Я ее весь вечер жду.

Снова он положил документ на стол и склонил над ним большую голову, читая с таким напряжением, что казалось, вот-вот упадет на страницу.

– Сволочь… сволочь… сволочь! – бормотал Кадоган себе под нос.

С самого начала кризиса заместитель министра не уходил с работы раньше полуночи. Хью удивлялся, как удается ему выдерживать напряжение. Наконец сэр Александр поднял взгляд:

– Последние новости от Гитлера. ПМ должен увидеть это немедленно. Вы ведь идете в номер десять?

– Да, сэр.

Кадоган сунул телеграмму обратно в папку и передал молодому человеку.

– Что касается другого дела, я приму меры, и посмотрим, что смогут выяснить наши люди. Уверен, завтра они захотят пообщаться с вами. Обдумайте все как следует. Попытайтесь сообразить, кто за всем этим стоит.

– Да, сэр.

Кадоган потянулся за другой папкой.

Согласно протоколам кабинета, телеграмма № 545 из Берлина (письмо из рейхсканцелярии премьер-министру) была передана Чемберлену вскоре после 22:00. Все места вокруг стола в зале заседаний были заняты: двадцать министров в общей сложности, не считая Хораса Уилсона, который в качестве особого советника докладывал о своей встрече с Гитлером, а также секретаря кабинета министров Эдварда Бриджеса, педантичного очкарика, отец которого был поэтом-лауреатом[6]. Многие курили. Большое подъемное окно в сад было открыто в попытке развеять смог от сигар, сигарет и трубок. Теплый ночной ветерок время от времени шевелил бумаги, разложенные на столе и валяющиеся на ковре.

Когда Легат вошел, говорил лорд Галифакс. Хью потихоньку приблизился к премьер-министру и положил перед ним телеграмму. Чемберлен, слушавший министра иностранных дел, кивнул и легким наклоном головы велел Легату идти и сесть среди других служащих, разместившихся на поставленных рядком у дальней стены стульях. Два занимали стенографисты из секретариата кабинета министров – оба строчили перьями, – на третьем восседал Клеверли. Подбородок его свисал на грудь, руки и ноги были скрещены, правая нога слегка подрагивала. Когда Легат сел рядом, он поднял тяжелый взгляд, наклонился и прошептал:

– Что это?

– Ответ Гитлера.

– Что пишет?

– Увы, я не посмотрел.

– Упущение с вашей стороны. Будем надеяться, что хорошие новости. Боюсь, бедному ПМ и так забот хватает.

Боковым зрением Легат наблюдал за Чемберленом. Тот надел очки и читал письмо Гитлера. Министра иностранных дел, сидевшего напротив ПМ, видно не было, зато слышался его голос с безошибочно узнаваемыми раскатистыми «р» и назидательным тоном, словно он держал речь с невидимой кафедры.

– …А потому я с огромным сожалением заявляю, что по зрелом рассуждении не могу поддержать премьер-министра в данном конкретном случае. По моему мнению, отправка телеграммы в редакции сэра Хораса сулит громадные неприятности. Сообщить чехам, что они немедленно, под угрозой применения силы должны уступить свою территорию, будет приравниваться, как я считаю, к полной капитуляции.

Он сделал паузу и выпил глоток воды. Атмосфера за столом ощутимо сгущалась. Святой Лис сбросил маску! Некоторые из министров даже подались вперед, опасаясь, что неверно расслышали.

– Я прекрасно понимаю, – продолжил Галифакс, – что, если мы не отошлем телеграмму сэра Хораса, последствия могут быть ужасны для миллионов людей, включая наших соотечественников. Война может стать неизбежной. Но мы просто не вправе побуждать чехов к тому, что сами считаем неправильным. Сомневаюсь также, что палата общин согласится с таким решением. И последнее, а также ключевое в моем понимании соображение. Мы не можем дать чехам гарантий, что немецкая армия удовольствуется выходом на границы Судетской области и не оккупирует всю страну.

Все взоры обратились на Чемберлена. В профиль седые брови и усы казались ощетиненными, похожий на клюв хищной птицы нос вызывающе вскинулся. Возражения пришлись ему не по вкусу.

Легат гадал, не выйдет ли премьер из себя. Такого ему видеть пока не доводилось. Говаривали, что в редких случаях, когда это происходило, зрелище было впечатляющим. Но вместо этого Чемберлен произнес ледяным тоном:

– Министр иностранных дел привел только что серьезные и, возможно, даже убедительные доводы против моего предложения, хотя мне кажется, это последний оставшийся у нас шанс. – Он обвел взглядом лица сидящих за столом. – Но если таково общее мнение коллег…

Премьер сделал паузу, как аукционист, ожидающий окончательного предложения. Все молчали.

– Если таково общее мнение, – повторил он, и в голосе его слышалась горечь поражения, – то я готов подчиниться. – Его взгляд обратился на Хораса Уилсона. – Телеграмма послана не будет.

Последовал общий скрип стульев и шорох собираемых бумаг. Этот звук производили мирные люди, против воли готовящиеся к войне. Голос премьер-министра перекрыл шум. Заседание еще не закончилось.

– Прежде чем мы продолжим, мне следует известить кабинет о только что полученном ответе от герра Гитлера. Думаю, будет целесообразно зачитать его прямо сейчас.

Некоторые из наиболее подобострастных членов правительства: лорд-канцлер Моэм, «Трясучка» Моррисон из Министерства сельского хозяйства – разразились возгласами: «Да! Разумеется!»

Премьер-министр взял телеграмму.

– «Уважаемый мистер Чемберлен! В ходе переговоров я в очередной раз известил сэра Хораса Уилсона, передавшего мне ваше письмо от двадцать шестого сентября, о моем окончательном решении…»

6

Поэт-лауреат – почетное звание придворного поэта в Великобритании.