Укрощение огня

Амани же не думал о своих поступках, позволив руководить собой привычке и желанию. Тем более что ничего для себя необычного он не делал: да, он не наложник больше, но Амир — его князь и повелитель. Его любовник, наконец! И он встревожен и устал. В этот момент никто из них не может изменить что-либо, а значит нужно просто набраться сил для нового дня.

К тому же, в очередной раз заметив, как Амир неловко поводит плечом, юноша напомнил себе, что рана, пусть даже не опасная, за пару дней не зажила бы. Амир все еще носит повязку, хотя который день таскает его на руках, а в близости князь был нежен и осторожен настолько, что даже обратный путь на Иблисе не вызвал неудобства в… «нижней части» тела.

Аман не мог не признавать, что идя на встречу, мечтал о продолжении солнечного дня наедине, впервые чувствуя себя в действительности ненасытным! Однако, самые драгоценные дары достаются не только настойчивым, но одновременно терпеливым.

Он покачал головой и тихо улыбнулся своим мыслям, предлагая мужчине помощь отойти ко сну.

43

В это утро проснуться Амани довелось от непонятного, но волнующего чувства, происхождение которого он понял только тогда, когда подушечка пальца сместилась, продолжая вместо ареолы легонько теребить напрягшийся сосок. Не до конца стряхнув с себя остатки сна, юноша чуть шевельнулся, откинувшись на спину, чтобы дать больше простора ласкающим его рукам и выгнулся невольно, когда ладонь скользнула ниже, поглаживая шелковистую кожицу яичек и поднявшегося члена. Теперь уже губы мягко пощипывали сжавшуюся бусинку соска, щекоча его дыханием, отчего у Амани вырывались лишь бессвязные вздохи. Обвив руками шею и плечи князя, он раскинул ноги и задохнулся от непередаваемого ощущения цельности, когда твердая плоть мужчины плавно вошла в него, заполняя без остатка.

— Ами-и-ир…

Мужчина отстранился, вновь принимаясь гладить член возлюбленного в том же ритме, что двигался сам в жаркой глубине его тела, наслаждаясь зрелищем, как вздрагивает юноша, сжимаясь внутри, и словно в забытьи выстанывает его имя. Аман вскрикнул, случайно оставляя ногтями на бедрах любовника несколько довольно глубоких царапин, в то время как белые вязкие капли стекали на живот, а туго охваченная его мышцами плоть, пульсировала, изливаясь семенем в него.

— М-м-м! — мурлыкнул Амани, позволяя себе гибким кошачьим движением свернуться на груди улегшегося рядом мужчины.

— Я же обещал будить тебя так, — вкрадчиво шепнул Амир, прижимая к себе затихшего юношу, и просто радуясь долгожданной близости того, кого любил, перед началом нового дня.

Нелегким он обещал быть для обоих, но если князь в мыслях уже возвращался ко вчерашнему посланию, то Амани заглянув в глаза рассвету — ужаснулся прежде всего себе и своим порывам! Юноша лежал, молча вслушиваясь в биение сильного сердца, движение ладони, которая неторопливо спустилась по его спине, мягко очертила ягодицу, огладила бедро, вернулась выше, к плечу… И думал.

— Отчего ты так нежен со мной? — совершенно серьезно вдруг проговорил Аман.

— Разве для этого нужна какая-то особая причина? — явно удивился его неожиданному вопросу Амир. — Я говорил уже, ты дорог мне, и мне нравится видеть, что тебе хорошо со мной.

«Мне слишком хорошо! Никогда еще не было так хорошо, как с тобой… Это-то и опасно!»

Все умиротворение слетело разом. Аман осторожно высвободился из объятий, и мужчина не стал удерживать его, с тревогой наблюдая за задумчивым юношей. Конечно, рано говорить о пылкой и взаимной любви с его стороны, но Амани не таков, чтобы ложиться под кого-то только лишь из страха, выгоды, похоти или любопытства. В душе, для себя — всегда он занимается любовью, а не обслуживает господина, иначе не сопротивлялся бы так долго и отчаянно-упорно… Продолжение последней мысли заставило нахмуриться:

— Нари, — все еще не поднимаясь, окликнул Амир медленно одевавшегося юношу, — ответь, пожалуйста… Правда ли, что у тебя был только один мужчина?

Он проклял себя за неловкие слова, когда ошарашенный Амани даже замер на мгновение, так и не запахнув тонкого узорчатого халата: не то чтобы вопрос совсем был неожиданным, однако почему теперь? Амир ревнует или беспокоится, а если беспокоится — о чем?! Амани показалось, что он уловил ход мыслей князя, и уточнил, демонстративно выгибая угольную бровь:

— Мужчина?

Уголки губ дрогнули в многозначительной усмешке, и юноша весомо подтвердил своему повелителю:

— Мужчина — один!

А в следующую минуту, дико полыхнув очами, — он выскочил за двери, готовый в буквальном смысле надавать себе по губам, осознав, кому и в чем только что признался.

Проговорился, как сопливый недоросль! Когда Амани влетел в свои покои, — на нем на самом деле не было лица. Прошипев нечто, не переводимое на любое из человеческих наречий, он рухнул на свой облюбованный диванчик, полосуя ногтями вышивку подвернувшейся подушки не хуже озадаченной и перебуженной пантеры: ИДИОТ!!! Плод связи слизня и креветки! Да по сравнению с ним — Тарик воплощенное самообладание и самодисциплина! Аллах, за что, за какие прегрешения, ты помутил рассудок одного из несчастнейших своих созданий?!

И как теперь быть со своим признанием… Он ни на йоту не покривил душой: рядом с Амиром меркло все! Таких мужчин не существует, а о подобном господине даже не мечтают!

Мудрый правитель, у которого, скорее, следует требовать справедливости, а не молить о милосердии. Терпеливый и вдумчивый наставник, заботливый надежный товарищ и защитник, великодушный повелитель и внимательный собеседник без тени снисходительности или спеси по отношению к тем, кем распоряжается… Азартный, опытный, интригующий манерой игрок, и — человек, благороднее которого не стоит даже пробовать искать, а уж любовник… В том, что сейчас Амани испытывал к князю, было все — и уважение, и благодарность, и даже преклонение, и восхищение, и страсть, почти безудержное влечение… — юноша поперхнулся вздохом, обреченно разглядывая растерзанную подушку.

Не далее как вчера, перед тем как заснуть и наблюдая из-под ресниц за князем, он поймал себя на мысли насколько тот красив — резкой, властной, быть может, несколько тяжеловесной, зато истинно мужской красотой. Все тело до тончайшей жилки, от ногтей до кончика волос — пело звонкой струной саза под властью его сильных рук, а собственные ладони, казалось, еще горели, помня малейшие изгибы крепких мышц под смуглой кожей, опаленной жаром пустыни… То, что он вчера исполнил, трудно было назвать массажем! Он увлекся, практически впав в транс, еще немного и стал бы тереться о предоставленную в его полное распоряжение спину мужчины, как кошка в течке… И не был уверен, что стало лучше, когда Амир повернулся, уже привычным жестом привлекая его к своей груди, целуя, нежа, как будто в его руках билось и горело сердце мира, лелея, как драгоценнейшее из сокровищ…

Что же ты делаешь со мной, мой господин!

И что теперь со всем этим делать мне?

Амани замер на мгновение, уставившись невидящим взглядом в пространство перед собой: он понимал, что с ним сейчас творится то, чего не так давно, он клялся себе избегать любой ценой, но было поздно. Он знал свою главную беду: пожалуй, единственное, чему он так и не научился, — это довольствоваться малым и ограничиваться полумерами.

Разве его история с наместником Фоадом не лучшее подтверждение тому?

«Такими темпами — ты в самом деле быстро сравняешься с Тариком», — ядовито уведомил себя юноша. — «Ах, нет! Конечно, превзойдешь его, раз уж привык быть превосходным во всем, в чем только можно и нельзя!»

Бессилие перед сокрушительным и неизбежным поражением, привычно обратилось в ярость. Амани раздражало даже солнце в небосводе, он загонял себя на тренировках, доведя мальчишку до слез, а составившего ему компанию Сахара до изнеможения. Вместо обеда он метался по комнатам, как зверь в ловушке, пока Баст не принялась рычать, а услышав голос Амира, который, очевидно, хотел зайти к нему и все же поговорить об утренней обмолвке, — тихонько выскользнул из своих покоев, не будучи уверенным, спасается ли бегством от него или все-таки от себя.