Соловей

– Ступай спать, Изабель.

– Как можно спать в такое время?

– Ты скоро узнаешь, что на самом деле возможно очень многое, – вздохнул отец.

Пять

Правительство лгало. Их уверяли, раз за разом, что Линия Мажино остановит немецкое наступление на Францию.

Ложь.

Ни сталь и бетон, ни французские солдаты не могли сдержать гитлеровский натиск, и правительство бежало из Парижа, будто воры в ночи. Говорили, что власти в Туре, разрабатывают стратегические планы, но что толку в стратегии, когда Париж в лапах оккупантов?

– Ты готова?

– Папа, я не поеду. Я же уже сказала. – Она оделась подорожному, как он просил, – летнее платье в горошек и туфли на низком каблуке.

– Мы не будем это еще раз обсуждать, Изабель. Скоро приедут Умберы и увезут тебя в Тур. Оттуда, надеюсь, тебе хватит сообразительности добраться до дома сестры. Господь свидетель, ты всегда была мастером сбегать.

– То есть ты меня бросаешь. Опять.

– Довольно, Изабель. Муж твоей сестры на фронте. Она осталась одна с дочерью. Делай, что я велел. Уезжай из Парижа.

Он понимает, какую боль ей причиняет? Ему вообще есть до этого дело?

– Тебе всегда было наплевать на нас с Вианной. И ей я нужна еще меньше, чем тебе.

– Ты поедешь.

– Я хочу остаться и сражаться. Как Эдит Кавелл.

– А ты помнишь, как она умерла? Ее казнили немцы.

– Папа, прошу тебя.

– Хватит. Я видел, на что они способны, Изабель. А ты ничего об этом не знаешь.

– Если все так ужасно, ты должен поехать со мной.

– И оставить им дом и магазин? – Он схватил ее за руку и потащил по лестнице, не обращая внимания на чемодан и шляпку, колотящиеся об стены.

Распахнув дверь, отец вытолкнул ее на авеню де Ла Бурдонне.

Хаос. Пыль. Толпы. Улица словно ползущий дракон, составленный из человеческих тел; машины сигналят, люди кричат, дети плачут, в воздухе удушливый запах пота.

Автомобили, набитые коробками, чемоданами, всяким барахлом, застряли в пробке. Люди катят пожитки на всем, что сумели отыскать, – тележках, велосипедах, даже в детских колясках.

Те, кто не сумел найти транспорт или у кого нет денег на бензин, нет машины и даже велосипеда, идут пешком. Сотни – тысячи – женщин и детей бредут вперед, волоча чемоданы, корзины, домашних животных.

Самые старые и самые крошечные уже начинают отставать.

Изабель не желала вливаться в эту унылую беспомощную толпу. Молодые мужчины ушли на фронт, и их семьям ничего не остается, как бежать на юг или на запад, хотя кто сказал, что там безопаснее? Немецкая армия уже захватила Польшу, Бельгию и Чехословакию.

Какая-то женщина наткнулась на Изабель, невнятно пробормотала извинения и побрела дальше.

– Я могу быть полезна, – Изабель понуро тащилась вслед за отцом, – пожалуйста. Я могу быть медсестрой или водить санитарную машину. Умею бинтовать и даже зашивать раны.

Неподалеку раздался пронзительный гудок.

Отец обернулся, и лицо его прояснилось. Изабель знала это выражение: наконец-то он сможет от нее избавиться.

– Они приехали, – сообщил отец.

– Не отправляй меня, – умоляла она. – Ну пожалуйста!

Отец протиснулся с ней сквозь толпу к пыльному черному автомобилю. К крыше были привязаны старый грязный матрас, связка удочек и клетка с кроликом внутри. Набитый багажник открыт и закреплен веревкой.

Мсье Умбер, пухлый коротышка, белыми от напряжения пальцами вцепился в руль, будто автомобиль был норовистой лошадью, готовой сорваться в любой момент. Он владел мясной лавкой по соседству с отцовским книжным магазином. Его жена Патрисия, крепкая, с тяжелым подбородком, типичная деревенская тетка, курила сигарету и смотрела в окно с таким выражением, будто глазам своим не верила.

Мсье Умбер, опустив стекло, высунулся в окошко:

– Привет, Жюльен. Она готова?

– Готова. Спасибо, Эдуард.

– Мы доедем только до Орлеана, – сообщила Патрисия, склонившись к открытому окну. – И она должна заплатить за бензин.

– Ну разумеется.

Изабель не могла вот так взять и сбежать. Это трусость. Это неправильно.

– Папа…

– До свидания, – решительно произнес он, напоминая, что выбора у нее нет.

Отец кивнул в сторону машины, и Изабель молча поплелась к задней двери. Открыла и увидела трех маленьких чумазых девчушек, притиснувшихся друг к другу, как сардины в банке. Малышки жевали печенье и пили лимонад прямо из бутылочек. Меньше всего на свете ей хотелось присоединяться к этой компании, но она покорно втиснулась на заднее сиденье, к этим чужим людям, благоухающим сыром и колбасой, и захлопнула дверцу.

Обернувшись, посмотрела на отца. Уголки губ у него чуть опустились – единственное свидетельство того, что он ее видит. Толпа обтекала его, как река скалу.

Машина тронулась, и Изабель уставилась вперед. Вот молодая женщина с абсолютно безумным взглядом, волосы всклокочены, к груди присосался младенец. Автомобиль медленно полз, иногда надолго застывая на месте. Изабель смотрела, как мимо бредут напуганные, запутавшиеся, ничего не понимающие соотечественники, точнее – соотечественницы. И почти каждая норовила стукнуть по капоту или багажнику машины, умоляя о чем-то. Пришлось поднять стекла, хотя жара в салоне становилась невыносимой.

Сначала Изабель печалилась, что приходится уезжать, но потом в ней вскипела ярость, даже более жаркая, чем воздух в машине. Опостылело, что с ней обращаются как с ненужной вещью. Сначала отец отказался от нее, потом Вианна. Она закрыла глаза, чтобы спрятать слезы, которые не могла сдержать. Запах колбасы, пота, сигаретного дыма, детская перепалка на сиденье рядом, а она все вспоминала тот первый раз, когда ее отослали прочь.

Поезд дальнего следования… Изабель прижимается к Вианне, а та либо молча роняет слезы, либо притворяется спящей.

А потом Мадам, разглядывающая с высоты своего роста ее веснушчатый нос. С ними не будет никаких проблем.

Хотя она была совсем ребенком – всего четыре года, – Изабель считала, что знает, что такое одиночество, но она заблуждалась. В те три года, что они с сестрой провели в Ле Жарден, у нее по крайней мере была сестра, даже если той никогда не было рядом. Изабель припомнила, как подглядывала за Вианной и ее подругами из окошка второго этажа, как потихоньку молилась, чтобы о ней вспомнили и тоже позвали играть, а потом Вианна вышла замуж за Антуана, и мадам Жуть (не настоящее имя, конечно, но очень ей подходило) получила отставку, и Изабель так надеялась, что наконец-то у них будет нормальная семья. Не тут-то было. У Вианны случился выкидыш, за ним – депрессия, и, разумеется, до свидания, Изабель. Три недели спустя – в семь лет! – она оказалась в своем первом пансионе. И вот здесь она и поняла по-настоящему, что такое одиночество.

– Изабель, ты взяла с собой еду? – окликнула Патрисия с переднего сиденья.

– Нет.

– А вино?

– Я взяла деньги, одежду и книги.

– Книги, значит, – рассеянно пробормотала Патрисия и отвернулась. – Полезные штуки.

Изабель вновь уставилась в окно. Что еще она сделала не так?

Прошло несколько часов. Автомобиль медленно и мучительно полз к югу. Хорошо, что вокруг пыль столбом. Она плотным слоем покрыла стекла, заслоняя жуткие картины исхода.

Люди. Повсюду. Впереди, позади, вокруг. Толпа такая плотная, что автомобиль движется рывками, не быстрее пешехода. Это как пробираться через рой пчел – на миг разлетелись и вот опять окружают тучей. Убийственно палит солнце. Машина превратилась в духовку на колесах, которая время от времени толкает бредущих вокруг женщин… куда и зачем? Никто не знает, что происходит там, откуда они бегут, и где им искать безопасное убежище.

Автомобиль внезапно дернулся и застыл. Изабель стукнулась о спинку переднего кресла. Дети громко разревелись.

– Вот дерьмо, – пробормотал под нос мсье Умбер.