Соловей

Сначала из приемника доносился только треск помех, а потом незнакомый голос произнес:

– Говорит Би-би-си. Слушайте обращение генерала де Голля.

– Вианна! – прокричала Изабель в сторону кухни. – Кто такой генерал де Голль?

Вианна появилась на пороге, вытирая руки фартуком:

– Что?..

– Тихо! – оборвала ее Изабель.

– …Военачальники, возглавлявшие в течение многих лет французскую армию, сформировали правительство. Ссылаясь на поражение нашей армии, это правительство вступило в переговоры с противником, чтобы прекратить боевые действия.

Изабель застыла на месте, не сводя глаз с деревянного ящичка радио. Человек, о котором они никогда прежде не слыхали, обращался к народу Франции; говорил не от их имени, как Петен, но с ними, говорил страстно и убежденно.

– Это была жалкая отговорка! Я знала!

– …Конечно, нас подавили и продолжают подавлять механизированные, наземные и воздушные силы противника. Нас вынуждает отступать не столько численное превосходство немцев, сколько их танки, самолеты, их тактика. Именно танки, самолеты, тактика немцев до такой степени застали врасплох наших руководителей, что ввергли их в то положение, в котором они сейчас находятся. Но разве сказано последнее слово? Разве нет больше надежды? Разве нанесено окончательное поражение? Нет!

– Бог мой… – прошептала Изабель. Именно этих слов она ждала. Вот оно, ее дело, вот она, борьба, в которой нужно участвовать. Капитуляция не окончательна.

– Что бы ни произошло, – продолжал де Голль, – пламя французского Сопротивления не должно погаснуть и не погаснет.

Изабель даже не замечала, как текут слезы. Французы не сдались. И теперь все, что она должна сделать, это ответить на призыв.

Два дня спустя оккупанты приказали всем жителям Карриво собраться на центральной площади. Всем без исключения. И все равно Вианне пришлось до хрипоты спорить с Изабель, убеждая ту пойти. Изабель, как всегда, считала, что общие правила ее не касаются, и полагала, что демонстративное неповиновение выражает ее отношение к захватчикам. Как будто нацистам было дело до дерзкой восемнадцатилетней девицы.

– Стойте здесь, – раздраженно приказала Вианна, когда сумела наконец вытащить Изабель и Софи из дома. Она старательно прикрыла сломанные ворота. Раздался тихий щелчок.

Мгновение спустя на дороге появилась Рашель с малышом на руках, Сара шла рядом.

– Это моя лучшая подруга, ее зовут Сара, – сообщила Софи, внимательно глядя на Изабель.

– Изабель, – издалека заулыбалась Рашель, – рада видеть тебя.

– Правда? – усомнилась Изабель.

– Это было давным-давно, – мягко отозвалась Рашель, приближаясь, – мы были молоды, глупы и эгоистичны. Мне очень жаль, что мы дурно обходились с тобой. Не обращали на тебя внимания. Это, наверное, было ужасно обидно.

Изабель потрясенно открыла рот, закрыла. Впервые она не нашлась что ответить.

– Пойдемте уже. – Вианна была раздосадована тем, что Рашель сказала то, на что никак не решалась она сама. – Нельзя опаздывать.

Хотя день клонился к закату, стояла жара. В городе они смешались с людьми, что шли и шли по узким улочкам. Магазины не работали, все окна плотно закрыты, несмотря на удушающее пекло. Витрины по большей части пусты, что неудивительно. Немцы едят неприлично много, но, что еще хуже, они многое оставляют недоеденным на тарелках. Беспардонность и неряшливость – вот что это такое, в то время как матери уже пересчитывают банки с домашними заготовками в кладовках, аккуратно разделяя между детьми каждый драгоценный кусочек. Повсюду нацистская пропаганда – листовки на всех стенах и витринах. Плакаты, на которых немецкие солдаты ослепительно улыбаются в толпе французских ребятишек; подписи утверждают, что французы радостно приветствуют оккупантов и готовы стать добрыми гражданами рейха.

Приближаясь к ратуше, люди замолкали. На площади стало еще страшнее. Подчиняясь командам, все понурой вереницей тянулись к дверям, около которых стоял караул.

– Не надо туда ходить, – пробормотала Изабель.

Рашель, стоявшая между сестрами, предупреждающе цыкнула.

– Нас же вызвали, – сказала она, нежно похлопывая по спинке малыша, тихо сидевшего у нее на руках.

– Очень убедительная причина смыться отсюда, – возразила Изабель.

– Мы с Софи идем, – отрезала Вианна, хотя должна была признать, что в глубине души ее мучило дурное предчувствие.

– У меня дурное предчувствие, – буркнула Изабель, словно угадав ее мысли.

Мрачной тысяченожкой толпа вползла в парадный зал. Прежде стены его украшали гобелены, остатки роскоши королевских времен, когда долина Луары была охотничьими угодьями монархов, но теперь на стенах красовались полотнища со свастикой, пропагандистские плакаты – Доверься Рейху! – и огромный портрет Гитлера.

Под портретом стоял офицер в черной форме, с медалями и железными крестами, в бриджах и начищенных до блеска башмаках. Правый бицепс затянут красной повязкой со свастикой.

Зал заполнился, солдаты закрыли протестующе скрипнувшие двери. Офицер обернулся лицом к собравшимся, вскинул правую руку и громко крикнул:

– Heil Hitler!

Толпа что-то невнятно проворчала в ответ. А что они должны были сделать? Heil Hitler – нехотя отозвалось несколько человек. В зале отчетливо запахло человеческим потом, сигаретным дымом и ваксой для обуви.

– Я – штурмбанфюрер Вельдт из тайной государственной полиции, гестапо, – с сильным акцентом сообщил человек в черном. – Я здесь для того, чтобы выполнять условия перемирия от имени фатерланда и фюрера. Тем из вас, кто соблюдает правила, неудобств будет немного.

Он выдержал паузу и откашлялся.

– Правила: все радиоприемники сдать нам здесь, в ратуше, немедленно, также все оружие, взрывчатые вещества и боеприпасы. Все исправные транспортные средства будут конфискованы. Все окна должны быть затемнены. В девять вечера – комендантский час. Когда стемнеет – никакого освещения. Мы берем на учет все продовольствие, которое производится здесь или импортируется. – Он помолчал, разглядывая людей, стоящих перед ним. – Не так плохо, да? Мы будем жить мирно и дружно, да? Но вы должны знать. Любое сопротивление, или саботаж, или шпионаж будут пресекаться немедленно и беспощадно. Наказание – смертная казнь.

Он вытащил из нагрудного кармана портсигар, достал сигарету. Закурив, пристально всмотрелся в лица собравшихся, словно запоминая каждого.

– Также, хотя многие из ваших жалких трусливых солдат возвращаются по домам, должен сообщить, что все военнопленные останутся в Германии.

Смущенный шепот, замешательство среди горожан. Вианна взглянула на Рашель, лицо которой даже покрылось пятнами от волнения.

– Марк и Антуан вернутся домой, – упрямо проговорила она.

А штурмбанфюрер продолжал:

– Сейчас можете идти. Я уверен, мы поняли друг друга. Здесь останутся офицеры, до восьми сорока пяти вечера. Они будут принимать вашу контрабанду. Не опаздывайте. И… – добродушно осклабился он, – не подвергайте свою жизнь опасности, не держите дома радио. Все, что вы сохраните – или спрячете, – мы найдем, а если мы найдем… смерть.

Он произнес это так буднично, с такой милой улыбкой, что страшный смысл просто не укладывался в голове.

Люди некоторое время постояли в нерешительности, не понимая, можно ли уже расходиться. Никто не хотел совершать первый шаг, но потом внезапно все пришло в движение, народ ринулся к раскрытым дверям, наружу, на воздух.

– Ублюдки! – выпалила Изабель, едва они свернули в переулок.

– А я была уверена, что нам позволят оставить оружие. – Рашель раскурила сигарету, глубоко и торопливо затягиваясь.

– Я припрятала оружие, не волнуйся, – во весь голос сообщила Изабель. – И радио тоже.

– Да тише же! – испугалась Вианна.

– Генерал де Голль думает…

– Не желаю слушать этот бред. Мы должны сидеть тихо и не высовываться, пока не вернутся наши мужчины.