Страница 95 из 120
…а вещи — это да. Надо будет собрать дневники дяди Петера. Кажется, ей будет что добавить к записям. А так вещей у Катарины немного, памятных — и того меньше. Только все это неважно, потому что думается ей ныне вовсе не о вещах.
Наверное, это правильно, бояться смерти.
— Хочешь, уедем прямо сейчас?
— А…
— Изложим письменно. Отправим в контору. Пускай разбираются…
…и в этом был смысл. Разберутся. С Хелегом ли, с Нольгри… две стороны одной монеты. И теперь даже понятно, почему они так недолюбливают друг друга. Но отступить… это, во-первых, трусость, которую еще можно было бы себе простить, во-вторых, нарушенное слово.
И кошмары, если не до конца жизни, то на долгие годы.
— Я справлюсь, — Катарина покачала головой. — Только… не стоит торопиться, да? Ты должен уехать… а я справлюсь.
Черные квадраты.
Вот уезжать Себастьяну не хотелось совершенно. И уходить из крохотной этой квартиры, больше похожей на мышиную нору, чем на человеческое жилье.
Оставлять женщину, изо всех сил скрывающую свой страх.
От ее волос пахло цветами и архивной пылью. И хотелось потрогать эти волосы, а еще стереть полупрозрачные морщинки на лбу. Она слишком много хмурилась.
…и вдвоем отправиться на воды?
Или куда сошлют?
Куда бы ни сослали, будет это лучше Хольма. Здесь и дышится-то с трудом, вязкий темный воздух, пронизанный чужой болью. Теперь он ощущал и давящее небо, и темноту вокруг. И зуд в ладонях.
Уйти надо бы…
…и нельзя. Случись с ней что, Себастьян себе не простит. Тем более опять останется без невесты…
…но дома его ждали.
…да и ублюдок, который затеял игру, слишком осторожен, чтобы связываться с двумя противниками. Он всегда выбирал тех, кто заведомо слабее…
На лестничной площадке воняло кошками. И снова снег пошел… в этом Себастьяну виделся знак, правда, понять, какой он, добрый или нет, не выходило.
Слишком уж много внимания он придает знакам.
…ждали его на дороге.
Себастьян почти поверил, что обойдется.
Конь споткнулся.
Ворон заорал. И звук этот, разрезавший ночную тьму, заставил скатиться с конского бока в грязь, едва припорошенную снегом. Выстрел прозвучал тогда же…
И жеребец, с визгом поднявшись на дыбы, заколотил копытами.
Вторая пуля пробила ствол огромной сосны, плюнув мелкой щепой.
Вот так…
…не лежать.
Неподвижный человек — неплохая мишень, а облегчать работу кому бы то ни было Себастьян не собирался.
Он застонал…
…глухо, протяжно.
Прикрыл глаза.
И пальто распахнул, чтобы рубашка видна была. На белой рубашке кровь заметней. Он раскинул руки и глаза прикрыл…
…глупо.
…если он ошибся, то следующая пуля будет в голову. В глаз… глаз тотчас зачесался, выражая явную неготовность с пулей встретиться.
…а охотник не спешил.
…нет, он не рискнул бы сам.
…не оставил бы свою особую жертву без присмотра, особенно теперь… да и мараться… он редко брал в руки оружие. Эта засада — работа для ученика.
Очередной шаг, так сказать…
Лежать было неудобно. В лопатку впился острый корень, а под спиной расположилась выбоина, наполненная холодной грязью. И грязь эта медленно, с немалым удовольствием пропитывала одежду.
Падал снежок.
А горло саднило стонать. И вообще, кто бы знал, что героическую смерть изобразить не так-то просто. Себастьян, опасаясь, что моргнет в самый неподходящий момент, смежил веки.
Тишина.
Конь убрался, оставалось надеяться, что доберется до заставы, а не станет жертвой волков. Хотя… таким приличный волк подавится.
Корень впивался совсем уж немилосердно. Того и гляди вовсе прорастет сквозь Себастьяна. А это — лишнее, определенно…
…ворон вновь заорал.
Что-то зашелестело… падальщики? Рановато. И вообще… Себастьян надеялся, что клевать его не станут, все же он не настолько в образ трупа вошел…
Хрустнула ветка. И в крике ворона появилось возмущение.
…подходит.
…он ведь должен убедиться, что Себастьян мертв, ради этого и затевалось все… и с точки зрения Себастьяна было крайне непорядочно подавать признаки жизни.
Он близко.
Теперь слышен и легкий запах табака… а Себастьян всегда говорил, что курение здоровью вредит.
…оружейного масла.
…пороха.
И страха. Этот человек, несмотря на убийство, совершенное только что, все же продолжал сомневаться. И не смел подойти ближе. А это было сущим свинством, претившим тонкой натуре Себастьяна. И он, устав бороться с зудом, сел, распахивая крылья.
— Бу! — сказал Себастьян.
И ворон, который спустился низко — все ж зимой в лесу было несколько голодно, чтобы он мог позволить себе не воспользоваться случаем — свалился с ветки. И поднялся в воздух, суматошно шлепая крыльями.
Человек оказался покрепче.
Грохнул выстрел.
Сшиб ветку.
И на голову Себастьяна плюхнулась шишка, покатилась по лбу. Стрелок же развернулся и бросился в чащу… попытался, потому что бегать по мокрому мху — занятие невеселое. А может, он по жизни этакою невезучестью отличался? Нога поехала, вторая зацепилась за корень, и человек кубарем покатился в кусты.
И опять не повезло.
Не лещину нашел, и не крушину какую, из которой выбраться несложно, но дикую сливу.
— А для маньяка нервы у тебя слабоваты, — счел нужным заметить Себастьян.
Покрутив в руках ружье — выглядело оно солидно — он зашвырнул его в кусты. Стрелок пытался вырваться из колючих объятий терна.
Не получилось.
Себастьян наблюдал. Нет, конечно, помогать ближнему — дело благое, душеспасительное даже, но не когда этот ближний тебя убить пытается. Ружье-то он потерял, да только мало ли…
— Пошто секретаршу зарезал, душегубец? — Себастьян все ж протянул руку и, ухватив стрелка за шиворот, потянул.
Шиворот затрещал.
Стрелок заматерился визгливым голосом. А ворон, устроившийся на высокой ветке, закаркал, то ли одобрение выражая, то ли подбадривая. Все ж птичья чистая душа была полна надежд определенного свойства.
— Я… ничего… не скажу, — он был бледен.
И немощен.
Только глаза блестели ярко, в лунном-то свете…
— Это тебе лишь кажется… скажешь, конечно, скажешь… не здесь. Нам тут до границы недалече, верно? Ты ж в королевстве-то не бывал? Нет, кто ж тебя такого отпустит… рученьки, будь любезен, за спину…
— Ты не имеешь права…
— От как раз прав у меня ныне столько, что просто диву даюсь, — Себастьян руки заломил и ремешок на запястья накинул. Затянул потуже. Подумал и еще затянул. Так оно вернее будет. Ремешок-то хороший, из турьей кожи и ведьмаком заговоренный, такой не развяжется, не перервется. — И тебя, бедолажного, я могу проводить…
— Я никуда не пойду!
— Как знаешь, — Себастьян закинул несостоявшегося убийцу на плечо. И крякнул. Ишь ты… а выглядел худым, если не сказать — истощавшим. Этак они до границы не дойдут… мелькнула поганая мыслишка прямо тут допросить, но Себастьян от нее отказался: он здраво оценивал собственные способности.
— Ты… ты все равно умрешь!
— Уже слышал…
— Он тебя…
Ворон каркнул, и теперь в голосе его явственно слышались, что разочарование, что неодобрение. Живые, в отличие от падали, были шумны, а главное, к поеданию не гожи.
Убийца ерзал, норовя сползти с плеча.
А потом, извернувшись, попытался и за ухо укусить, что было совсем уж подло. И Себастьян, выбравшись на дорогу, скинул пленника. Стянул промокшее пальто. Снял рубаху. Оторвал рукав. И, скатав валиком, сунул в рот.
— Если признаваться не собираешься, то помолчи хотя бы, — сказал он наставительно.
Огляделся.
И заприметив знакомую скотину, свистнул. Жеребец, впрочем, подойти соизволил не сразу. Он долго танцевал, поворачиваясь то одним боком, то другим… вскидывал голову.
Всхрапывал.
…а тело, через седло переброшенное, попытался и цапнуть…